Страница 59 из 94
Для разгона перед телятиной был подан копченый угорь. Прихлебывая шабли молдавского разлива, Нил с улыбкой наблюдал, как старательно Марина орудует серебряным ножом и вилкой, отсекая от змееподобной тушки микроскопические кусочки, обмакивает в розовый хрен, деликатно подносит к напомаженному ротику. Ее движения были столь же откровенно чувственны, как и ее наряд.
«Однако! – подумал Нил. – Да ты нарасхват, Баренцев. С одной Линдой разобраться не успел, а тут как тут другая, похоже, на все готовая... А что, имеет ли смысл тушеваться?»
Мысль была чужая и неуютная.
– Предки когда явятся? – поинтересовался он.
– Примерно через полгодика. В отпуск. А что? – Она одарила его лукавым взглядом.
– В таком случае, я покурю прямо здесь. Можно?
– Кури. – Она вздохнула, красиво колыхнув грудью. – А я покамест телятину поставлю разогреть...
После горячего они танцевали под «Аббу», и она прижималась к нему, пыталась снизу заглянуть в глаза, но он плотно их зажмуривал. Потом пили чай с тортом, а потом рассматривали изданный во Франции альбом Сальвадора Дали. От перевернутых радуг, ржавых рыцарей, разжиженных циферблатов, любовно вырисованных какашек жаркого дыхания Задонской у Нила заболела голова, и очень захотелось домой. Он потянулся и встал.
– Мариночка, у тебя было очень мило. И вкусно. Даже не знаю, как тебя благодарить. Она молчала.
– Давай хоть посуду помою, что ли?
– Как хочешь... – умирающим голосом проговорила Задонская.
В этом доме не было проблем ни с моющими средствами, ни с горячей водой, так что с посудой Нил справился оперативно, попутно приговорив недопитую бутылку сухого. Больше здесь делать было нечего, однако приличия требовали попрощаться с хозяйкой, и Нил заглянул в гостиную. Но там было пусто.
– Марина! – громко позвал он. – Марина, я ухожу. Из ее комнаты донесся жалобный стон.
– Марина, что с тобой?
– Мне плохо...
Он вбежал в комнату и увидел ее разметавшейся на кровати. Глаза ее были закрыты, халат-пеньюар некрасиво задрался, дыхание было прерывистым, судорожным.
– Марина, что с тобой?
– Не знаю... Все горит внутри...
– Желудок? У вас фестал есть? Или уголь активированный?
– Ниже...
– Печень? Тогда надо аллахол или но-шпу...
– Еще ниже. – Она раскрыла глаза и подмигнула ему. – Прямо так и пылает.
Он рассмеялся.
– Диагноз ясен. Это неизлечимо. Но есть средство, способное принести временное облегчение.
– Какое же?
– Суппозиторий доктора Баренцева. Глубинный массаж.
Он вздохнул и принялся расстегивать штаны. С раздвинутыми ногами она походила на лягушку, подготовленную к препарации...
– Теперь действительно пора... Нил раздавил окурок в пепельнице. Она обняла его сзади, прижавшись теплой грудью к его голой спине. Он вздрогнул.
– А то остался бы. Утром вместе бы в универ поехали. Трамваи все равно не ходят.
– Частника поймаю... Я бы с радостью, только дома беспокоиться будут...
– Понятно... Кофе на дорожку сварить? – Будь добра. Кстати, чья это мужественная образина на той фотографии?
– Где? А, это Саша Александров, мой жених. Старший лейтенант, учится в Военно-дипломатической академии. Заканчивает через два года.
– А сейчас вроде как наблюдает за нами и оценивает твои успехи?
– Не хами... Если хочешь знать, я люблю смотреть на его лицо, когда трахаюсь.
И она удалилась варить кофе, а Нил не спеша натянул штаны, вышел в гостиную, раскрыл стоящее у окна пианино, рассеянно нажал несколько клавиш.
– Сыграл бы что-нибудь, – крикнула из кухни Задонская.
– Изволь. – Он придвинул обитую кожей круглую табуретку, сел. – Прощальный романс.
Что спрашивать – меж нами
Все беспредельно ясно,
Тщету любовной драмы
Мы поняли давно.
К чему теперь терзаться
Томлением напрасным,
Не лучше ль улыбаться
И молча пить вино?
Любовь была красива,
Познали мы немало
И пламенных порывов
Вкусили сладкий тлен.
И я не знал сомнений,
Но ты сама порвала
Взаимных упоений
Ажурный гобелен.
– Сволочь ты, Баренцев, – восхищенно сказала Марина, разливая по чашечкам крепкий, ароматный кофе. – Другой бы на твоем месте спасибо сказал...
– А это и есть спасибо. Хочешь, я исполню этот номер на Дне филолога со специальным посвящением Марине Задонской, второй курс, сербохорватское отделение?
– Кхе-кхе... Пожалуй, тебе действительно пора... Он не стал ловить частника, а двинулся пешком.
Падал крупный теплый снег, обманчиво пахло весной, и с каждым шагом Нилу дышалось все свободнее... Чужие руки, обвивающие шею, чужие ногти, впивающиеся в спину, чужой тембр придыханий, трение чужих волос, жестких, будто проволока, несильный, но навязчивый запах разогретой женщины... Не тойженщины...
«Хочу под горячий душ и в койку...» – бормотал он, топая по свежему снегу...
За следующие три недели они обменялись едва ли двумя десятками слов, главным образом приветами при неизбежных встречах – учились все-таки на одном факультете, а то бы и вообще... И тем удивительнее было, когда Задонская на перемене подошла к нему, при всех взяла за руку и довольно громко спросила:
– Где встречаешь Новый год?
– Пока не знаю.
– Есть предложение. – Она отвела его в уголок и понизила голос: – Ты Лялю Александрову с французского знаешь?
– В общих чертах. Мы не представлены.
– Лялька приглашает нас к себе на дачу.
– Нас с тобой?
– Да... То есть, будем мы с Сашей...
– С каким еще Сашей?
– Ну, ты его знаешь... по фотографии.
– Замечательно, только при чем здесь я?
– Понимаешь, мы будем праздновать в узком кругу. Я, Саша и Ляля. Она давно хотела пригласить тебя, только стеснялась, а когда узнала, что мы знакомы, попросила меня...
– А она знает... меру нашего знакомства?
– Ну что ты, нет, конечно, она же Сашина родная сестра!.. Ты соглашайся, не пожалеешь. У них дача – ты таких и не видел, наверное.
– На уровне твоей квартиры?
– Ну что ты, круче! Ее папа знаешь кто?!
– Твой будущий свекор, полагаю.
– Да, и еще...
– От души поздравляю тебя!
– Так придешь?
– Подумаю.
Честно говоря, он сказал так, чтобы отвязаться. Не было у него желания оттягиваться в кругу детишек чиновничьей элиты, в обществе случайной постельной подруги, ее едва ли приятного жениха и знакомой только в лицо Ляли Александровой", более всего напоминавшей ему белобрысого окосевшего воробушка. Смешно даже и думать, что там он сумел бы хоть на мгновение, хоть чем-то заполнить черную дыру, пробитую в душе уходом... Нет, в такой тональности он это имя не произнесет даже про себя. Отрезанный ломоть... А Новый год будет встречать дома, у постели бабушки, будет читать ей Флобера или Библию, посмотрит с ней «Голубой огонек» и ляжет спать в половине второго. За день до этого купит на базаре маленькую, но пушистую елочку и положит под нее толстые шерстяные носки, чтобы у бабушки не так мерзли ноги...
Однако вышло совсем не так, как он планировал. Двадцать первого декабря у Александры Павловны случился повторный приступ, и «скорая» не успела.. Отпевали бабушку в Спасо-Преображенском соборе, хоронили на Серафимовском. Явилось множество людей, большинство из которых было Нилу незнакомо, из речей и разговоров на кладбище, а потом и дома, на поминках, он узнал, каким, оказывается, добрым и чутким человеком была его бабушка, скольким замечательным музыкантам дала путевку в жизнь. Нил, нахохлившись, сидел в черном костюме среди цветов, сжимал в руке забытый поминальный пирожок и думал о том, что вот теперь-то он точно остался один, даже горшка не за кем вынести. Когда все ушли, он позвонил Марине и сказал: «Я буду».