Страница 23 из 94
Бабушка стояла на кухне и молча смотрела р окно. Нил подошел сзади и слегка приобнял ее.
– Ба, как у нас насчет покушать, а?
– Тише...
Она повернула к нему лицо. Он удивленно заморгал, впервые увидев слезы на этом морщинистом лице.
– Ты что, бабушка?
– Бабуленька умерла...
В придачу к трубке он получил от Васютинского кожаный мешочек для нее и за отдельную плату – набор ёршиков для чистки. Эту трубку он носил на каждую консультацию, на каждый экзамен. Обратил на себя внимание многих, но рыжая красавица, ради которой, собственно, все и затевалось, так ему и не встретилась. Может быть, передумала поступать или – что казалось совсем невероятным – завалила экзамены...
XVIII
(Ленинград, 1982)
– Вот ведь как бывает, – задумчиво проговорил профессор. – Ведь эта мимолетная девушка, практически, сотворила из вас филолога и трубочника, предопределила, можно сказать, все последующие. переплетения судеб, приведшие, в числе прочего, и к нынешнему нашему разговору, а, мы даже имени ее не знаем...
– Отчего же? – Нил улыбнулся. – Она, конечно, тоже поступила, и потом мы несколько лет встречались чуть не каждый день.
– Вот как? – ответно улыбнулся Евгений Николаевич.
– О да! Ее звали Таня Захаржевская... В руках профессора что-то громко хрустнуло, он с отвращением отбросил от себя переломанную пополам шариковую ручку.
– Сплошной брак производят! – сердито сказал он.
Нил смотрел на него молча и внимательно.
– Вот что, Нил Романович, – прежним благодушным тоном сказал профессор. – Давайте-ка мы закажем нашей любезной Тамаре Анатольевне по чашечке кофейку и поговорим, для разнообразия, о вашей нынешней работе. А то что мы все о прошлом, да о прошлом... Вы ведь, если не ошибаюсь, в Политехническом служите?
XIX
(Москва, 1982)
– Впечатления?
– Непростой парнишка. Старается внушить себе и другим, что он гораздо слабее и уязвимее, чем есть на самом деле. Ложная самооценка на основе рационализации детских комплексов... Извините, вошел в образ... Он прекрасно помнит Татьяну Всеволодовну, отзывается о ней с глубоким уважением и считает, что она сыграла в его жизни очень большую роль.
– Вот как? – Вадим Ахметович Шеров подлил чаю себе и подполковнику Ковалеву, поднялся, с чашкой в руках подошел к окну, поглядел на вереницу огней в вечернем саду. – И что из этого следует?
– Уточним. Он мне верит и, похоже, ничего не утаивает. У нас есть еще три дня...
– У нас их нет. Я получил информацию, что его разрабатывают ваши коллеги. Чужие.
– В связи с нашим делом?
– Пока не могу сказать. Помешать им мы не можем, остается временно уступить инициативу, отойти в тень и пронаблюдать за их действиями. А там посмотрим... Во всяком случае, в Ленинград вам пока возвращаться не стоит...
XX
(Ленинград, 1982)
Нил лежал поверх покрывала и разглядывал трещины на потолке. До ужина еще полчаса, а потом, глядишь, можно и на боковую. Если получится. Можно, конечно, попросить укольчик на ночь, но лучше не стоит. От бессонницы не умирают...
Он повернул голову на скрип открываемой двери и увидел Тамару Анатольевну и незнакомого врача в белом халате.
– Ну, как вы? – спросил, улыбаясь, врач.
– Ничего, спасибо. Скучновато, а так – ничего.
– Это хорошо, что ничего. Анализы у вас в норме. Выглядите молодцом. Не вижу оснований, не вижу... Давайте-ка завтра на выписку. – Но профессор сказал – еще три дня.
– Профессор? – переспросил врач. – Ах да, профессор... Профессор неожиданно уехал в командировку, просил передать, что по возращении будет консультировать вас амбулаторно. Так что сразу после завтрака прошу в канцелярию... Недельку еще дома на больничном посидите, отдохнете. Месячный курс тазепама, режим, питание – я все напишу... Не беспокойтесь, ничего страшного в бюллетень ваш не нарисуем. Посттравматический шок, а хотите – вегетативный невроз. Что хотите.
– Спасибо.
– Ну, отдыхайте...
Лежать сил не было. Он встал, набил трубку, распахнул окно в теплую светлую ночь...
Глава вторая
Ночь без милосердия
I
(Ленинград – Житкове, 1973)
Таню он вновь увидел только первого сентября, после организационного собрания, где, как и ожидалось, новоиспеченным студентам было объявлено, что этот этап своей жизни они начнут с месячной трудовой повинности в совхозах Ленинградской области. Было упомянуто три названия, ни одно из которых Нилу ничего не говорило.
– Привет, – сказал он, вырастая на ее пути в коридоре. – Тоже поступила? Поздравляю. А я теперь трубку...
Он принялся лихорадочно рыться в портфеле, намереваясь продемонстрировать приобретенный с ее подачи джентльменский атрибут.
– Рада за тебя.
Она не остановилась, но чуть замедлила шаг, и ему ничего не оставалось, как двинуться следом.
– А ты в какой колхоз записываться будешь? – спросил он, заглядывая ей через плечо.
Она повернулась и посмотрела на него с искренним недоумением.
– Я – в колхоз? Зачем?
– Но ведь надо...
– Мне не надо! – отрезала она и свернула направо, оставив его посреди узкого коридора.
Он вздохнул, поглядел ей вслед и поплелся в сторону партбюро, возле которого толпился народ – там записывали в сельхозотряды.
Наверное, Нил долго простоял бы в тесном предбаннике, пропуская вперед всех желающих и нежелающих, но тут как раз его окликнули по фамилии. Он оглянулся.
– Ба, Васютинский, какими судьбами? Ему было приятно видеть знакомое лицо, особенно после обескураживающего разговора с Таней.
– У меня свидание кое с кем... Как вы, Баренцев, рассказывайте. Надо полагать, студент? Поздравляю!
– Взаимно, не так ли?
– Да, благодарю... Сейчас что поделываете?
– Да вот, в колхоз записываюсь. Посылают.
– Представьте, меня тоже. Ваш факультет куда направляют?
– Репино, Шушары и еще какое-то Житково.
– Житково? Да что вы говорите! И мы тоже будем в Житково... Записывайтесь, записывайтесь непременно туда. Места замечательные, Вуокса, рыбалка потрясающая, леса... Я служил неподалеку, знаю. У меня там масса знакомых. – Он выдержал паузу, весело подмигнул Нилу. – В том числе и бабского полу. Послушайте моего совета, Баренцев. Не пожалеете...
Но жалеть Нил начал уже через день, прибыв к половине восьмого утра на Финляндский вокзал и вглядевшись в лица тех, с кем ему предстояло прожить ближайший месяц. Сомнений не было – он оказался в спецгруппе!
Как всякий советский человек, Нил вырос в окружении слов, начинающихся с многозначительной и многозначной приставки «спец», придающей словам, к которым она приставлена, самые разные, подчас полярно противоположные, смысловые оттенки. Так, школа в которой учился Нил, числилась спецшколой, потому что там углубленно изучали английский язык. Еще были спецшколы математические, художественные. Но учебные заведения для умственно отсталых, дебилов и олигофренов, тоже назывались «спецшколами», как и школы для глухонемых, слепых, обездвиженных. А еще, малолетних хулиганов и воришек тоже направляли в «спецшколы» – нечто среднее между закрытым интернатом и колонией.
Закончив спецшколу, Нил поступил на спецотделение (преподавание русского языка как иностранного). А еще имелся спецфакультет (повышения квалификации), спецкафедра, где все проходили спецподготовку (то бишь, военная кафедра и военная подготовка). И, в довершение всего, спецгруппа, куда зачисляли по спецнабору – то есть, по заявкам из отделов народного образования разных областей. Предполагалось, что через пять лет Ленинградский университет возвратит областям молодых специалистов высочайшей квалификации. На деле получалось несколько иначе. Неизвестно, по каким критериям подбирались студенты в эти спецгруппы, только в массе своей это был народ серый, малограмотный, плохо подготовленный и почти не обучаемый. Из десяти человек курс заканчивал один – причем именно тот, который вполне попал бы на факультет и своими силами, без всякого спецнабора.