На грани риска

– Ты чего это примолк, доктор? Говори, что там у меня, не темни?

– Все в норме, Михаил Васильевич. Сейчас обработаю рану, наложу швы, и хоть завтра в самолет, - сказал я с этакой небрежной уверенностью, хотя на душе у меня скребли кошки.

– Только смотри, волосы не очень выстригай. А то изуродуешь меня, как бог черепаху. А мне ведь еще в Москву возвращаться.

Я поклялся, что уберу только самую малость волос, и взялся за шприц с новокаином.

– Ты эти деликатности брось, - твердо сказал Водопьянов. - Шей так.

Я было попробовал возражать, но Михаил Васильевич был непреклонен.

Наконец наложен последний шов. Стерильная салфетка, и рана прикрыта аккуратной повязкой, известной среди медиков как "шапка Гиппократа".

Тем временем удалось выяснить, что единственный ближайший (относительно) аэропорт, где есть больница, - Сеймчан. Титлов уже дал команду бортмеханику Диме Шекурову греть двигатели, и после трехчасового полета Коровин оказался в палате вполне современной больницы с отличной операционной и бригадой опытных хирургов.

На обратном пути Михаил Алексеевич рассказал, что произошло на станции.

Они уже были недалеко от нее, когда Курко (радист СП-2) передал, что аэродром сломало и девятисотметровую, тщательно ухоженную взлетно-посадочную полосу почти посредине пересекла широкая трещина. Впрочем, опытным пилотам пятьсот оставшихся метров оказалось вполне достаточно, и они благополучно посадили обе машины, ориентируясь по огням факелов, пылавших по обеим сторонам полосы. Время поджимало, и экипажи, быстро разгрузившись, собрались в обратный путь. Первым поднялся в воздух Титлов. За ним на взлет пошел Осипов. Машина, набирая скорость, пробежала по полосе, оторвалась и стала круто набирать высоту. Но тут произошло неожиданное. Самолет вдруг потерял скорость, скользнул на левое крыло и стал падать. Царапнув консолью левой плоскости верхушки торосов, он зацепил левым колесом за глыбу льда, и стойку шасси срезало, как ножом. Но машина, словно мяч, на десяток метров взмыла вверх. Ее развернуло вправо, и она, ударившись второй стойкой о высокую груду льда, снова подскочила и наконец рухнула за торосы метрах в восьмистах от аэродрома.

Я с поразительной отчетливостью представил себе состояние людей, ставших свидетелями этого страшного происшествия, людей, только что проводивших в путь друзей-летчиков. Мгновение. Грохот удара. И тишина. Страшная тишина катастрофы. Первым пришел в себя Курко и кинулся к месту падения самолета. Следом за ним, спотыкаясь о ледяные обломки, проваливаясь в снег, задыхаясь от волнения, побежали остальные. В бледном свете сумерек все увидели, как из верхнего аварийного люка вылез человек, прошел по фюзеляжу к хвосту, вернулся обратно и снова исчез в люке. Это был второй пилот Юрий Орлов. (Впоследствии он так и не мог вспомнить этого эпизода.)

Навстречу Курко медленно шел Водопьянов. Он держался за лоб, и между пальцами сползали капли крови. Он отказался от помощи и тяжело зашагал в направлении лагеря. Следом за ним откуда-то возник Осипов. Пошатываясь, он сделал несколько шагов и сел прямо на снег. Подошел с ног до головы засыпанный снегом Аккуратов. Бортрадист Богаткин и бортмеханик Зобнев откинули аварийную дверь и, расстелив спальный мешок, уложили на него бортмеханика Коровина, которого зацепило кончиком лопасти винта, прорубившей фюзеляж. Он был без сознания.

Тем временем Титлов, получив сигнал "возвращаться на станцию", уже посадил машину, и весь экипаж побежал к месту катастрофы. У самого аэродрома Титлов наткнулся на Водопьянова.

– Михаил Васильевич, что случилось? Как вы? - бросился к нему Титлов.

– Пустяки. Царапнуло малость. Как говорят, шишка к шишке, деньги к деньгам. И не такое бывало. - Водопьянов, морщась от боли, криво усмехнулся и направился к радистам.

Наступило 29 октября. Пора было собираться на льдину, но меня беспокоило здоровье Водопьянова. Правда, он уверял меня, что чувствует себя отлично.

– И вообще, доктор, ты не меня лечить сюда приехал, а на дрейфующую станцию, - сказал он сердито. - Здесь я начальник. Собирай свои манатки и вечером с Титловым отправляйся на станцию.

Впрочем, я был готов к полету, и ровно в семнадцать ноль-ноль по московскому времени Ли-2 оторвался от заснеженной полосы и устремился на северо-восток. Путь предстоял неблизкий - более тысячи четырехсот километров над Ледовитым океаном, погруженным во тьму полярной ночи.

Каким же мастерством должен обладать полярный штурман, чтобы отыскать в бескрайних океанских просторах крохотную точку дрейфующей станции? Ведь внизу, под крылом, ни единого ориентира. Лишь звезды, мерцая, смотрят с высоты, и их холодный свет - единственный маяк в этом ледяном мире. До СП-2 лететь почти семь часов, а если ветер будет встречным, то и дольше. Поэтому, почаевничав с гостеприимными бортмеханиками, я пристроился на оленьей шкуре, укрылся меховой курткой и задремал. Разбудил меня сильный толчок. Машина словно провалилась в глубокую яму. Уши заложило. "Может, уже подлетаем?" Я взглянул на часы. Всего двадцать два. Значит, в воздухе мы пять часов и до станции еще порядочно осталось. Я поднялся со шкуры и заглянул в штурманскую.

Склонившись над картой, что-то бормоча себе под нос, Гена Федотов, наш штурман, прокладывал курс. Ему явно было не до меня.

Но вскоре он сам прошел в грузовую кабину и опустился рядом со мной на шкуру.

– Ну до чего же сегодня погода хреновая, - сказал он, закуривая. Сплошная кучевка. Не миновать нам обледенения.

И словно в ответ на его слова, по фюзеляжу затарахтели кусочки льда, сорвавшиеся с лопастей винта.

– Слышишь? - спросил он. - А на плоскостях, наверное, с полтонны наросло. Скорей бы долететь. А то ведь если прижмет, то и садиться некуда.

Обледенение с каждой минутой усиливалось. Машина отяжелела и с трудом слушалась рулей. Титлов стал снижаться, пытаясь пробить облачность.

Стрелка высотомера быстро поползла по черному циферблату. Шестьсот метров, триста, сто пятьдесят. Наконец тучи поредели и внизу показался океан, озаренный лунным светом. Черная вода, казалось, была подернута легкой рябью, на которой четко выделялись белые блины дремлющих льдин.