Страница 44 из 95
Вскоре "слилися речи в шум нестройный", как сказал поэт, и кто-то уже затянул любимейшую песню полярных летчиков "Летят утки и два гуся". Во время одного из коротких перерывов Иван Иванович Черевичный повернулся ко мне:
– А ты, доктор, чего молчишь? Нечего увиливать. Давай "Марш дрейфунов".
– Так ведь музыки нет, - попробовал отвертеться я.
– Как нет, а аккордеон? Ты мне целую неделю спать не давал, все на аккордеоне упражнялся, - вмешался Яцун.
Его слова заглушил громкий смех. Мои попытки освоить аккордеон вызывали всеобщее возмущение, и их пришлось прекратить.
– Момент, - сказал Яцун, вставая из-за стола.
Через несколько минут он вернулся, бережно держа старенький, видавший виды инструмент.
Я накинул ремень на плечо и потянул за меха. Аккордеон отозвался хриплым, простуженным голосом.
– Ну вот, сами видите. Не получается музыка.
– Да ты не стесняйся, мы в музыке не шибко разбираемся, - подбодрил меня Бабенко.
– Да я и не стесняюсь. Разве что одной правой рукой попробовать?
– Зачем одной правой? Давай, Саша, держи аккордеон крепче, я буду меха тянуть, а ты, Виталий, орудуй двумя руками, как на пианино, - сказал Бабенко и хорошо поставленным голосом профессионального конферансье объявил: - "Марш дрейфунов", слова Воловича, музыка народная.
После исполнения благодарные невзыскательные слушатели наградили меня аплодисментами. Первый успех подбодрил меня, и я, лихо барабаня по клавишам, исполнил еще несколько песен из полярного репертуара.
– А где "Полярная маркиза"? - сказал Трешников и, улыбнувшись, искоса поглядел на Костю Курко.
– Ну, уж это совсем ни к чему, - пробурчал Константин Митрофанович, нечего старое ворошить.
– "Маркизу", давай "Маркизу", - поддержало Трешникова несколько голосов.
Эта песня имела свою любопытную предысторию.
12 июля 1950 года на дрейфующей станции СП-2 случилось ЧП. От неисправного керогаза вспыхнула палатка радиостанции. Потушить пожар удалось не сразу, и от рации остались "рожки да ножки". Правда, нашим умельцам К. М. Курко, В. Г. Канаки и М. С. Комарову после долгих трудов удалось собрать новый передатчик, но происшествие это еще долго оставалось предметом разговоров и шутливых подначек.
Прошло несколько месяцев, и вот, готовя обед в заледеневшем камбузе, куда радисты, чтобы поднять мой поварской дух (тогда я был по совместительству поваром станции) и скрасить мою жизнь музыкой, провели радио, я услышал голос Леонида Утесова. Он исполнял известную французскую песенку "Все хорошо, прекрасная маркиза".
Еще не успели смолкнуть последние такты музыки, как я, схватив карандаш, стал набрасывать на клочке бумаги слова песни, идея которой созрела мгновенно. В основу ее легло летнее пожарное происшествие. Строфы рождались легко, и скоро я напевал во весь голос, аккомпанируя себе ударами кухонного ножа по разделочной доске: "Все хорошо, тепло и безопасно, работа в меру нелегка, дела идут у нас почти прекрасно, за исключеньем пустяка. Случилось маленькое горе: чехол спалили на моторе. А в остальном на льдине в океане все хорошо, все хорошо".
За ужином песня была исполнена и с одобрением воспринята всеми слушателями, за исключением Кости Курко, который возмущенно заявил, что смеяться над чужой бедой - грех.
– Ну, что же, "Маркиза" так "Маркиза",- согласился я. - Только пару слов для разъяснения. Идет радиоразговор между начальником Главсевморпути и начальником дрейфующей станции СП-2 Михаилом Михайловичем Сомовым, он же Мих-Мих.
Дмитриев потянул меха.
Последние слова песни заглушил громкий хохот. Когда смех утих, Бурханов поднял руку: