Полет ворона

На четвертом гейме она раскусила его слабое место. Основную ставку он делал на силу удара. Технический же его арсенал был невелик, и резкая смена ритмов могла сбить его с толку. Первую его мощную подачу она не взяла, зато вторую зацепила элегантной косой подрезкой. Он рванулся через весь корт, но вместо мяча перекинул на ее сторону лишь облачко песка — его ракетка чиркнула по земле. Второй аналогичный прием он взял, но мяч мощно лег на хафкорт, и Елена, примерившись, с и плеча обвела Воронова слева. Потом было несколько долгих изнурительных розыгрышей. Елена рисковала, то подкорачивая с задней линии, то отвечая высокими кручеными свечками, в расчете на то, что он уже устремился к сетке убивать ее короткий удар. Иногда это подалось, иногда нет. При счете «меньше» Воронов подкинул мяч с таким зверским лицом, что Елена почувствовала: этот гейм за ней. И действительно, с первой его подачи мяч со страшной силой усвистел в коридор. Подав вторую, тоже довольно сильную, он со всех ног устремился к сетке. Елена обвела его мощным, длинным ударом по центру.

— Три-один, — сказала она, пожимая плечами. Потом она стала уставать. Тело не успевало за мыслью, ей не хватало долей секунды — добежать, довести, докрутить. Правильно задуманные удары завершались нелепыми срезками. Потом она перестала думать, и сразу стало получаться лучше. Она вытягивала его сильные, дальние мячи с одной только мыслью — лишь бы перелетел туда, к нему. Мячи перелетали, но следующие три гейма она, хоть и в затяжной борьбе, проиграла.

— Четыре-три, — блестя потной улыбкой, произнес Воронов. — Подавайте, мадам.

Она вообще перестала что-либо соображать. У нее осталось одно только желание — мощное, непреодолимое, затмившее собой все остальное: со всей силы заехать мячом в эту лоснящуюся, самодовольную харю. Не получится мячом — можно и ракеткой. Лишь бы скорчился, застонал, схватился за подбитый — а еще лучше выбитый — глаз... Удары ее сделались дикими, непредсказуемыми, летели черт знает куда, но если попадали в корт, он их, как правило, не доставал: теннисный инстинкт заставлял его ждать совсем другого удара, совсем в другое место... Она выцарапала из самого угла площадки его удар. Ракетка, зацепив мяч, перекрутилась почти на сто восемьдесят градусов. Мяч отлетел высоко, с мощнейшим боковым вращением. Елена, вопреки всякой теннисной логике, рванулась к сетке. Мяч падал на середину, тaм, где выжидая и примериваясь, как поэффектней ершить этот нелепый розыгрыш, стоял Воронов. Он потрогал ракеткой воздух над головой, потом вправо от себя, решив дать мячу отскочить от корта. Мяч отскочил, но, будучи непостижимым образом закручен, отскочил низко, влево и даже немного в сторону сетки. Воронов совершил невероятный акробатический прыжок достал его и подбросил, словно блин на сковородке. Высокий, слабый мяч летел прямо туда, где стояла Елена

Вариантов у нее была тьма — смэш, обводка, косой короткий кросс, крученая свеча. Любой сносно выполненный удар давал ей очко — решающее в этом гейме... Елена дико завизжала, размахнулась ракеткой, как бейсбольной битой, и, закрыв глаза, со страшной силой ударила по мячу. По всем законам игры это должен был бы быть явный, очень глубокий аут. Но... но на пути бешено летящего мяча возникло изумленное лицо Воронова и остановило собою безумный полет. Воронов выронил ракетку и присел, схватившись за глаз. Елена этого не видела — сила собственного удара развернула ее спиной к сетке. Она увидела солнце, в глазах ее потемнело, и она рухнула посреди корта, широко раскинув руки.

Очнулась она на скамейке. Ее голова лежала на коленях Воронова, и она сквозь мокрые волосы чувствовала его разгоряченное тело. Ее лоб был прикрыт концом влажного длинного полотенца. Другой конец Воронов прижимал к своему глазу.

— Однако вы... того... азартная гражданка, — сказал Воронов, заметив, что она открыла глаза. — Кто бы мог подумать?

— Извините, что прервала игру, — произнесла бледными губами Елена. — Сейчас, я отдышусь пару минут, и продолжим.

— Ну уж дудки! — сказал Воронов. — Как-нибудь в другой раз.

— Почему? Я в порядке. Просто солнцем немного ослепило.

— Вы-то, может, и в порядке. А я нет. — Он показал на глаз. — Классный завершающий удар получился. Долго тренировались?

Она промолчала.

— Какой у нас большой счет? — спросила она через минуту.

— Четыре-четыре. Боевая ничья. Очень боевая. С обоюдными жертвами. — Он опять потрогал глаз. — Ну что, хорошенького понемножку. Вас подождать?

— Нет, спасибо. Мне в другую сторону. — «Интересно, а в какую ему?»

— Ясно. Мерси за игру. До встречи.

И Воронов, сняв с ее лба край полотенца и подхватив свою сумку, пружинистой походкой отправился в раздевалку. Второй конец полотенца он по-прежнему прижимал к глазу.

Потом он некоторое время ходил на работу в темных очках. А Елена еще несколько раз выбиралась на «Петроградец», но, хотя делала она это в разное время, Воронова там не заставала. Служительница сказала ей, что после той игры он больше не появлялся.

«Глазки бережет, лапушка, — подумала Елена. — А жаль — лично я не прочь бы повторить!»

В сентябре у работающих и учащихся горожан началась ежегодная трудовая повинность, которую газеты гордо и глупо называли «битвой за урожай». Для отдела главного технолога это было привычное, отработанное и в целом очень приятное мероприятие. Уже много лет они всем отделом, оставив на городском дежурстве бабушку Хорольскую, выезжали на две недели в деревушку Волкино, что под Сиверской. У них там было свое картофельное поле — так, полюшко — на три с половиной гектара, свой бригадир, свое стойло в одном доме с сельсоветом. Мужчины, Кузин и, раз в два года, Воронов, спали на полу в комнатке счетовода на набитых сеном тюфяках. Для женщин же существовала специальная комната, оборудованная одноярусными нарами, печкой, столиком и даже старым шкафом полифункционального назначения. Позади дома располагалась летняя кухонька с навесом для столовой, колонка и «удобства». Технологи работали в свою силу и охотку, после обеда частенько устраивали пикники на берегу черной безымянной речушки, ходили по грибы, иногда заглядывали на танцы или киносеанс в ме ный, мягко выражаясь, клуб — покосившуюся избушку н краю деревни. В общем, этого события ждали не без удовольствия, а некоторые — в частности Кузин и Галя — даже с нетерпением.

Из года в год выезжали все, кроме Хорольской, и начальство к этому так привыкло, что автоматически внесло в список и Чернову Е. Д. Потом, конечно, спохватились пригласили Елену в партком, курировавший «трудовой фронт», извинялись.

— Я поеду, — твердо сказала Елена.

— Но вам же совсем не обязательно...

— Поеду, — повторила Елена, и разговор на этом закончился.

Третьего числа в начале девятого утра из ворот комбината выехал служебный «рафик» с веселыми сотрудниками отдела главного технолога и их барахлишком. Следом выехала серая «Волга»-пикап с обкомовскими номерами. Она везла задумчивую Елену, раскладную кровать английского производства, чешский спальный мешок для альпинистов, надувной матрас и несколько сумок со всякой всячиной — одеждой, едой, гигиеническими принадлежностями.

Зайдя в «женскую комнату», Елена в первую очередь разложила кровать в углу возле окна, подальше от нар с прошлогодними пыльными тюфяками. Потом расставила сумки — частично под кровать, частично — не распаковывая — в шкаф, заняв ровно треть его объема.

— Остального вам, надеюсь, хватит? — спросила она бальзаковских баб, которые, быстренько покидав рюкзаки под нары, завалились на тюфяки, жевали тянучки, пуская кулек по кругу, и бросали в ее сторону неприязненные, завистливые взгляды.

— Хватит, хватит, — не оборачиваясь, процедила Галя. Ужинать Елена вышла вместе со всеми, но с общего стола взяла только кусочек хлеба, намазав на него что-то вкусно пахнущее из миниатюрной баночки. Чай она пила свой, из красивого китайского термоса.