Страница 51 из 110
— А почему колеса у поезда стучат? — Алешка делал последние попытки растормошить компанию.
На него лениво взглянули, сразу отвернувшись к окну.
— Площадь круга какая? — бередил он Ляльку.
— Пи эр квадрат...
Но шутка не удалась, так как уныло раскрыл ее Женька:
— И дураку ясно, что этот квадрат и стучит. Алешка заткнулся обиженно, потом промямлил, непонятно кому в отместку:
— Терпеть не могу эту большую деревню.
— Москва, объевшись финскими сырами, — речитативом в такт стуку колес начала читать стихи Лялька, — мадьярской ветчиной и яйцами датчан, глядит на русских иностранными глазами тбилисских и бобруйских парижан.
— И все-таки, — тряхнула выгоревшими волосами Вера, — Москва! Какой огромный странноприимный дом. Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем.
Оформлять Танины документы в общежитии не пришлось. Переговорив за стойкой с администрацией, Вера увела ее к себе в комнату, где жила одна, точнее, с мертвячкой, то бишь с прописанной «мертвой душой». Она отдала в пользование свой пропуск, объяснив некоторые премудрости обходных маневров мимо консьержек. Несмотря на обшарпанные стены и скрипучий паркет, ее комната показалась Тане уютной. Вера с момента приезда здесь почти не ночевала, только иногда тревожа Таню под утро. Вопросов Таня, естественно, не задавала... Новая подруга сразу предостерегла:
— На меня не оглядывайся. Будь как дома и не суди строго.
— Да уж неси свою соломинку, мне и своего бревна хватит, — успокоила ее Таня.
Вера была женщиной общительной, и, судя по всему, здесь к ней относились с большим уважением. Без конца кто-то забегал, просто так или со своими нуждами. В отсутствие хозяйки общались с Таней. Знакомства были небезынтересными и лепились сами собой. На кухне, в коридоре, около междугородного автомата, в лифте. Две высотки на улице Островитянова гудели как улей, до утра был слышен многоязычный гомон. Тасовались по этажам интересы всех мастей: от благородных пиковых до казенных треф.
Да и споры здесь не были только научными. На почве быта доходило до национальной вражды. Однажды пришлось наблюдать ссору на кухне вокруг казенного чайника. Узбечка Маруфа тянула чайник на себя с воплем:
— Это моя чайник!
— Нет, моя! — отстаивал справедливость кубинец Эйван.
Испытывая некоторую неловкость перед иностранцем, Таня вмешалась:
— Маруфа, не «моя», а «мой».
Маруфа неожиданно стала перед ней извиняться:
— Я не знала, что это твой.
Голова от всего этого шла кругом. Из Пущина прикатил Алешка с грузином Цотне. Последний оглоушил Таню красивой историей какого-то нового вируса шестиконечной формы. Рассказывал об этой экзотике с красивым странным названием AIDS — будто песню пел. И показывал его торжественную поступь в истории человечества. Потом ребята, подхватив девушек, повезли их и «чачу при свечах» в высотку эмгэушки. Вход туда оказазался по пропускам, выписывать которые следовало загодя, но у молодцев была своя практика. Они оставили девушек дожидаться у одного из четырех контролируемы входов, вошли внутрь с другого и уже через решетку передали спустя минут десять временные пропуска с несклоняемыми фамилиями Кобзарь и Мозель.
— Между прочим, — с некоторой долей гордости проинформировала Вера, — в мире всего три универа вход куда контролируется охраной: Сантьяго-де-Чили, Сеул в Корее и родной МГУ. Но, как видишь, напрасно.
Мужчины угощали мясом. Его название для ушей ленинградки Тани показалось новым — духовое. И несмотря на это, съедено было куда быстрее, чем приготовлено. Скоро было выпито все спиртное. А вечер только начинался.
— Непорадок, — решил голубоглазый красавец-грузин, и, весело насвистывая мотивчик из «Травиаты», побежал транжирить последние аспирантские гроши, в чем никогда бы не признался. Но разве жалко?
Вера зашипела на Алешку, и тот кинулся следом. Тихий хозяин комнаты, улыбчивый Теймураз, не знал, как развлечь милых дам. Вера воспользовалась моментом и предложила Тане забежать к своей знакомой. Они поднялись на семнадцатый этаж. На пороге их встретила колоритная ингушка в яркой косынке вокруг черной тугой косы до самого пояса.
— А, Вера! Как дела, как жизнь, какими судьбами?
Не успели они присесть на диванчик, как в комнату влетел белолицый со смоляными бровями, сросшимися на переносице, паренек.
— Ты чего как шайтан? — наехала на него Фатима. — Это Магомет из Грозного. На юрфаке учится, — представила она чеченца.
Парень настороженно оглядел гостей.
— Это свои. Что случилось?
— Османа взяли. Разбойное нападение.
— Он где? — встревожилась хозяйка.
— У Сослана. Пока отпустили. Под подписку. Сослан на лапу им дал. Весь избитый. Кровью плюет.
— Главное, живой. Где мозги были? — Фатима запаниковала.
— Так. Утро вечера мудренее, — остудила ее Вера. — Мы забежим за тобой и вместе поедем на Остров. Палестинец на месте, мозги при нем. Что-нибудь придумает.
— Ой, Вера. Тебя Аллах послал.
Домой их отвез на такси Цотне. Алешка сломался под утро и спал, привалившись спиной к батарее...
У палестинца было странное неудобное имя Фахри ан-Наблус. Невысокий, похожий на хомяка с острыми глазками и тоненькими усиками, он радушно их встретил, угостив пахучей пережаренной арабикой с кардамоном.
За краткое время знакомства Таня ощутила энергию, силу этого человека. Ничего примечательного в его облике не было, но цепкий взгляд она оценила. Показалось, что они знают друг друга давно.
— Эй, рыжая! — позвал он, когда они прощались. — В Ленинград поедешь — не трудно с собой кофе взять? Я бы тебя угостил и кого надо.
Глаза его лукавили.
— Нет проблем, — бросила через плечо Таня.
И перед отъездом не забыла к нему зайти, как обещала.
Фахри настежь распахнул перед Таней дверь в комнату, устланную коврами.
— Проходи, рыжая! — пробурчал он, насупившись. — Кофе? Конфетки?
Таня кивнула, устраиваясь за столом возле широкого окна.
— Когда едешь домой?
— Сегодня. Ночью.
— Харашо-о, — протянул он. — Как Москва? Отдохнула? Теперь на работу?
— Посмотрим. Захаржевская всегда дело найдет.
— Это ты? Твой фамилия? — Он оглянулся и невзначай бросил через плечо: — Еврейка?
— А что?
— Похожа.
Таня расхохоталась.
— Чем?
— Носом и рыжая.
— Ты тоже носом не вышел, — фыркнула Таня, сморщив свой аккуратный, совершенно арийский носик. Теперь засмеялся он.
— У меня еще ничего. Ты арабов не знаешь.
— А ты не араб?
— Ну, так. Между-между.
— Между евреями и арабами?
Фахри опять рассмеялся:
— Или то и то и чуть-чуть другое.
— А чем занимаешься? — кивнула Таня на кипу журналов, книг и рукописей.
— История, — отрывисто произнес он. — Диссертация.
— На каком году аспирантуры?
— Уже пять лет последний параграф пишу.
— Значит, есть другие дела, — догадалась Таня.
— Ну, пиво, бар, девочки.
Легкое прощупывание собеседника продолжалось с обеих сторон на протяжении всего разговора, из которого Таня почерпнула сведения не только об истории палестинского народа, но и о политических силах, участвующих в становлении современного государства Израиль.
У него был забавный говорок, чуть сдавленный гортанными звуками и особым произношением гласных. Ошибки в речи встречались редко, путался только в окончаниях и согласовании рода и числа. Щелкнув на стене очередную залетевшую в окно муху, он весело спросил:
— Как правильно? Я убил мухам или мухов?
— Муху, — выделяя каждый слог, сказала Таня.
— Неправильно! Я их много убил. Значит — мухах! Веселость и непринужденность сразу располагали, заставляли симпатизировать этой крепкой бомбочке, похоже, довольно взрывоопасной.
То же заметил и в Тане ее новый приятель, обозвав «миной замедленного действия».
— Ошибся! — поправила его Таня. — Я — особый вид вооружения, причем вполне мгновенного реагирования. Хотя... — Фахри ждал продолжения. — По ситуации.