Страница 31 из 110
Иван с ними не попрощался.
— Куда же мы все-таки едем? — спросила Таня уже в такси.
— Ко мне, — ответил Никита. — Есть у меня одна идея. Если получится — считай, что мы с тобой вытянули счастливый билетик.
— А до завтра подождать не мог со своей идеей?
— Не мог. Это надо делать быстро.
У Никиты Таня была впервые. Дверь им открыла удивительно красивая женщина, на вид лет на пять-семь старше Никиты.
— Адочка, здравствуй, — сказал Никита, целуя женщину в щеку. — Это Таня, я тебе рассказывал, будущая звезда экрана и, кстати, супруга нашего Ванечки Ларина.
— Здравствуйте, Татьяна Ларина, — сказала приветливо женщина. — Ада Сергеевна. Все зовут меня просто Адой.
Это, наверное, старшая сестра Никиты. Сходство есть, правда небольшое. Хотя нет, у него вроде только младшая, которая замужем за Павлом. Да и Никита не Сергеевич, а Всеволодович...
— Кто это? — спросила она, когда они вошли в комнату Никиты.
— Моя мама, — ответил он.
Таня была потрясена и не сразу заметила, что Никита протягивает ей полиэтиленовый пакет.
— Переодевайся, — сказал он. — Потом я приду, наведем последние штришки, и за работу...
— За какую работу? — спросила она, но он уже закрыл за собой дверь.
Таня присела на диван и вынула из пакета платье — длинное старинное платье из черного бархата с газовыми вставками и лифом, отделанным стеклярусом. Таня встала и, держа платье на вытянутых руках, принялась любоваться им. Какая интересная, эффектная штука! Она подошла к зеркальному шкафу, приложила платье к себе, посмотрела. Из зеркала на нее глядела молодая дама начала века — изысканная, таинственная. Таня бережно положила платье на диван и принялась торопливо стаскивать пуловер...
Удивительно, но платье меняло в ней все — походку, осанку, жесты. Она остановилась у зеркала, повелительно повела рукой, потом изобразила, будто томно обмахивается веером, попробовала придать лицу выражение легкой иронии, снисходительного презрения, высокомерия... Не выдержала и рассмеялась.
— Графиня Приблудова! — Она подмигнула своему смеющемуся отражению. — Фрейлина двора, особа, приближенная...
К ее отражению бесшумно прибавилось второе — улыбающееся тонкими губами худое, аристократическое лицо Никиты.
— Гениально! — сказал он. — Теперь присядь-ка сюда.
Он отвел ее от шкафа и усадил на пуфик, стоящий возле высокого старинного трюмо. Из ящичков трюмо он стал доставать флакончики, коробочки, кисточки.
— Это что? — спросила недоуменно Таня.
— Будем достраивать образ, — сказал Никита. — Для начала чуть-чуть вазелину... — Его проворные пальцы побежали по ее щекам.
— Так ты и в гриме разбираешься? — спросила Таня.
— Не болтай, а то в рот попадет... Я во многом разбираюсь и многое умею, будучи личностью многогранной и наделенной множеством талантов. Если ты до сих пор в этом не убедилась, скоро убедишься окончательно.
— Слушай, — сказала Таня, подождав, когда он г щек перешел к глазам, — а почему ты оказался на студив мне, помнится, Иван рассказывал, ты учился в Москве на дипломата, потом работал за границей?..
— Интриги... — неожиданно мрачно сказал Никита и замолчал, сосредоточенно работая. Притихла и Таня. Видимо, вопрос ее оказался бестактным.
— Готово, — через несколько долгих минут прежним веселым голосом сказал он. — Взгляните на себя, фрейлина двора... Хотя нет, еще одна деталька...
Он отошел от нее, залез в шкаф, вытащил оттуда что-то черное, подошел и, примерившись, надел ей на голову.
Таня посмотрела в зеркало. Эффект преображения был полным. Черная круглая шляпка с вуалькой убрала последнее, что связывало облик Тани с современностью, — ее короткую, модную стрижку.
— Что ж, ваше сиятельство, входите в образ...
— В какой образ?
— В тот, в каком вы сейчас являетесь моим восхищенным очам. Характер, склонности, привычки, образ жизни, факты биографии и прочее, по-моему, определяются такой внешностью стопроцентно... Заодно вот это поучи.
Он подал ей листочек с каким-то текстом.
— Что это?
— Романс один старинный. Очень соответствует образу.
— Зачем все это?
— Надо. Увидишь. Пока не выучишь — из комнаты ни ногой.
Он снова вышел. Таня принялась расхаживать по комнате, глядя в листочек.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Жила я дочкой милою
В родительском дому,
А нынче все постыло мне,
Не знаю почему.
То полымем, то холодом
В очах стоит туман.
Мелькнул в окошке золотом
Расшитый доломан.
Aх, конь твой серый в яблоках —
Копытом на крыльцо.
Как нежно очи храбрые
Глядят в мое лицо,
И пьют уста невинные
Отравное питье...
Ах, воротник малиновый,
Ах, на груди шитье!
Жила я, цветик аленький,
Теперь не знаю сна —
До света в тесной спаленке
Лампада зажжена.
Ты лестницею длинною
Как смеркнет, приходи.
Ах, воротник малиновый,
Ах, раны на груди!
Сжимаю крестик маленький
В пылающей горсти —
Прощай, отец и маменька,
Мой суженый, прости!
Сегодня вас покину я
На горькое житье...
Ах, воротник малиновый,
Ах, на груди шитье!
Она никогда не слышала этого романса. Наверное, старинный. Интересно, что такое доломан?
Вошел Никита с чашкой кофе и, прихлебывая, посмотрел на нее.
— Тебе не предлагаю — помаду смажешь. Выучила?
— Не совсем.
— Ничего. В процессе доучишь. Времени мало. Прошу сюда.
Он подошел к стоящему возле трюмо пианино, сел на круглую табуретку, откинул крышку. Ноты читаешь?
— Нет, — призналась Таня.
— Ладно. Слушай.
Он пробежался пальцами по клавиатуре, взял несколько аккордов и запел, уверенно подыгрывая себе.
— Жила я дочкой милою..,
Голос у него был несильный, но правильный и с приятной хрипотцой. В начале второго куплета он подня голову и посмотрел на нее.
— Ну что ж ты? Для кого стараюсь? Подпевай давай Они начали репетировать.
— Так, — наконец сказал Никита и поглядел на часы. — Перерыв пятнадцать минут. Повтори про себя, пройдись еще несколько раз...
— Поесть бы...
— Ладно. По бутербродику можно. Только кусай аккуратнее. Смажешь грим — придушу.
На кухне он еще раз посмотрел на часы.
— Ждем кого-нибудь? — с удовольствием дожевав бутерброд, спросила Таня.
— Прекрасного принца. Ровно в девять пробьют часы и... Он хлопнул себя по лбу и вскочил.
— Сиди здесь. Я сейчас.
Через минуту он вернулся с черными лаковыми туфлями на высоком каблуке. Таню передернуло.
— Обувайся, — коротко сказал он.
— Опять? — Она чуть не заплакала.
— Ничего. Эти должны быть впору.
Таня вытащила свои многострадальные ноги из мягких тапочек, в которые она радостно переобулась, как только вошла, и надела черные туфли. Они не жали.
Ровно в девять в дверь позвонили. Никита, крикнув:
«Я открою», сорвался с места. Вскоре из прихожей донесся знакомый голос:
— Кто-то, помнится, на «Вардзию» зазывал, а?!
— Будет, будет обязательно. И еще кое-что будет. На закуску.
Проводив гостя в комнату, Никита выскочил на кухню, достал из буфета темную бутылку с золотой бляшкой на горлышке, три ажурные стопочки, серебряный поднос. Все это он вложил в руки опешившей Тане.
— Неси в мою комнату. Гордо, не спеша, с достоинством. Притворись, что гостя не узнала.
Они прошли по коридору. Никита распахнул перед нею дверь и провозгласил:
— Ее высочество графиня Беломорско-Балтийская.
П комнате, листая журнал, сидел Терпсихорян. Увидев Таню он вскочил, отбросив журнал, и застыл, глазея на самым неприличным образом.