Страница 4 из 52
И все же она прекрасна — душа этого прамира — птица с ампутированными крыльями, с перьями, слипшимися от крови. Прекрасна в своей искренности. И несчастна в обреченности…
— Разве возможна цель, способная оправдать страдания? — Я смотрю в ее круглый немигающий птичий глаз и вижу в нем отражение красного факела в руке твердокрыла.
— Но я как раз и хотела уменьшить их страдания! — Наконец-то начала она искать порок в Идее этого мира. — Именно поэтому здесь способен мыслить тот, кто свободен. (Я это уже понял, хотя и был исключением, ибо не от мира сего). Я дала им инстинкт стремления к максимальному, в любых обстоятельствах, уровню счастья.
— Довольства, — уточнил я.
— Счастье и есть интеграл от мгновенных потребностей, — опять услышал я голос ее прамира.
— Великолепно! — констатировал я. — Чем меньше возможностей — тем меньше потребностей. Стремясь дать максимум — лишаем минимума. Стремясь дать выстрадать Совершенство — лишаем возможности страдать…
— Я ошиблась в цели? — Она сомневается! Значит, еще не все потеряно.
— Нет, в средствах…
— Пойдем отсюда, Учитель. Я все поняла. Теперь я знаю как начать сначала.
И я понял, что потерпел фиаско: этот мир для нее уже не существует.
— Я — один из них, — ответил я жестко.
— Нет! Нет! Нет! — закричала она. (Мысленно, разумеется). — Я так долго выводила тебя отсюда, осталось сделать последний шаг!
— И ты его сделаешь без меня.
— Нет, я останусь здесь! — отчаянно выкрикивает она, уже осознавая, что не останется — ведь ее гибель будет означать не только исчезновение этого мира, но и мою безальтернативную смерть. Распорядиться мной она не смеет…
Итак, уже все понимая, мы молча смотрим друг на друга. И, единственно возможный выход, как бы сам собой, выкристализовывается из молчания. Она уже не может пересоздать этот мир — он объективизировался от нее по сформулированным ею законам. А у меня еще остается в запасе вариант. Крайняя мера. Я, как смертник, имею на нее полное право.
— Прощай, Ученик… Я благодарен тебе. Но теперь я беру этот мир на себя.
— Коллапс ноосферы?
Да. Я остаюсь один на один с этим миром, в котором могу только то, что может Учитель. Мир теперь будет существовать, потеряв связь с ноосферой Большого Мира. Отныне он может рассчитывать только сам на себя, да еще на меня, хотя это не бог весть какая опора…
— Прощай, Учитель… Я не представляла, что у зрелости может быть такой горький вкус…
Она не представляет и того, как ей далеко до настоящей зрелости, и каков ее подлинный вкус… Когда не хочется смотреть назад и ничего не видишь впереди…
Мы обнялись шеями, безрукие и бескрылые, и…я остался один в этом нелепом мире. Ощущение одиночества, страха, тоски на мгновение навалилось на мои горбы, прижало к земле, но я выпрямился и, посмотрев в глаза застывшему у входа твердокрылу, толкнул время вперед…
…Вода принялась воскрешать умирающую груду некогда крылатых существ, заодно смывая с них помет и глину. Груда зашевелилась, стала подниматься и, отряхивая влагу и мусор с перьев, двинулась к кормушке. И я вместе с теми, кому в этом мире хуже всего…
…Я тянул вагонетку и думал. Я должен был научиться совмещать эти занятия и обучить этому других. Впрочем, чему могу обучить этих несчастных я, возжелавший собственной смерти?..
Монотонно-мерзко взвизгивают на поворотах деревянные полозья вагонеток…
«Надо помочь твердокрылам изобрести колесо…» В красных отблесках чадящих факелов по сводам пещеры мечутся горбатые безрукие тени… Стоп-стоп-стоп! Что это мелькнуло перед глазами?.. Я стал вглядываться в мечущиеся тени и с какой-то определенной точки увидел, как тень горба, молниеносно вытягиваясь, превращается в тень крыла!.. И тень эта была поразительно похожа на крыло мягкокрыла…
Я чуть было не бросил вагонетку, чтобы тотчас ринуться воплощать поразившую меня идею. Но сдержался, вспомнив, что брошенную вагонетку придется толкать тому, кто идет следом…
Вновь тишина и непробиваемый духовный вакуум. Во время работы не так. Во время работы я стал «слышать» твердокрылов. Еще смутно, но чувствовал, что их «голоса» становятся все более разборчивыми.
Теперь же никого. Нас не охраняют. У нас не остается сил для лишних движений, да и без крыльев отсюда не убежать… И безразличие — тупое, вязкое…
Я поднимаюсь. Специально лег недалеко от выхода из нашей «спальни-камеры». Выхожу в лабиринт пещеры. Он в моем сознании, как на ладони.
Уверенно иду во владения паука. Вот они. Странно, никогда не видел паутину светящейся: все пространство пещеры заполняли строго организованные светящиеся линии, похожие на скелет живого мира. Я коснулся клювом одной из линий и еле освободился. Вибрация от моего прикосновения побежала по паутине, из которой на меня стало надвигаться что-то черное и неразборчивое. Паук.
Он остановился в нескольких сантиметрах от моего лица. Я отчетливо видел его острые, плотоядно движущиеся жвала. Озноб безотчетного ужаса пробежал по спине… Глаза паука, словно два красных уголька, горящие во мраке как бы отдельно от тела, внимательно и удивленно смотрели на меня. Духовный вакуум стал наполняться. Поймем ли мы друг друга?..
Я входил в него осторожно, чтобы не вспугнуть защитных инстинктов. Я старательно заполнял закоулки его замкнутого на себя сознания новой жизненной идеей, которая, как мне казалось, способна была наполнить его существование смыслом. Я постарался дать ему понять, что паутина годится не только для того, чтобы ловить в нее жертву. Я старался внушить ему идею творчества. Я работал от души. Мне нравилась такая работа…
Наконец я отпустил паука. Мог бы сделать покорным исполнителем своей воли — живым механизмом, но отпустил. Пожелав наполнить мир свободными существами, нельзя начинать с их порабощения.
Паук словно проснулся и хитро покосился на меня своими «угольками». Потом забегал по паутине, обдумывая мое предложение. Вперед-назад, вперед-назад мимо меня, время от времени останавливаясь и сверкая глазами, словно говоря: «Ну ты даешь!»
Потом он оказался за моей спиной. Стало жутковато — вдруг паук не понял меня?.. Я сосредоточился. Его жвала не останавливались… Культи что-то сжало. И это было приятно. Потом он бегал вокруг меня, оплетая крепко стягивающей паутиной.
Но вот все затихло. Я открыл глаза. Паук стоял передо мной и с интересом рассматривал меня, как мастер — собственное творение. Красные «угольки» его удовлетворенно мерцали. Я пошевелил культями и ощутил на спине крылья! Я поблагодарил паука и расправил их. Они показались мне необычайно громадными, но тяжесть их была так знакома!
Я сложил свои протезы за спиной и ступил ногой на паутину. Она спружинила и выдержала мой вес. Паук побежал впереди, показывая дорогу. Я, балансируя, ковылял следом, углубляясь в светящуюся воронку паутины.
И вдруг я увидел звезды! (Я знал, что увижу их, но все равно это было вдруг!) Много звезд. Небо… Неожиданно оно слезами размазалось по моим глазам. Дела!.. Просто это виноват слишком резкий и неожиданный ветер…
Паук легонько толкнул меня в спину мохнатой лапой, и я взлетел. Мир навалился на меня хаосом эмоций, образов, идей, мыслей. Вся дикая, саморазвивающаяся и самопожирающая ноосфера решительно объявила мне о своем существовании. Это было торжество дикого духа, первозданной духовной энергии, выплеснутой и оставленной Создателем. Мой дух входил в сцепление с клокочущим хаосом сколлапсировавшего на меня мира, и это было хорошо! Это было просто замечательно, давно я не испытывал такой жажды жить и работать!
Я разобрал в интеллектуальной какофонии голоса мягкокрылов. Они услышали меня! Узнали! Вспомнили, как и всех своих несчастных сородичей, о судьбе которых им теперь стало известно все. И наполнился их дух негодованием. Но я-то теперь слышал не только их…
Культи мои отяжелели от усталости, и полет стал неуверенным. Я поспешно спланировал ко входу в пещеру. Паук ждал меня. Я благодарно коснулся его крылом. А он подмигнул мне красным глазом, вращавшимся отдельно от него…