Страница 79 из 99
«Что бы мы ни делали, как бы себя ни вели — все равно, говорю вам, нас не любят, — обобщил Давид в завершение рассказа. — Поэтому нам тем более надлежит быть честными перед собой и не приноравливаться к чужим мнениям, не идти на поводу у всех этих… — Он не договорил, но в его речи так и угадывалось что-то неприятное, неопрятное: ютаененавистников, нелюдей, скотов… — А Йоханнан просто глуп! — веско заключил Давид. — И вашим и нашим мил не будешь!»
Вашим. Нашим.
Багу отчего-то стало неприятно, и он, коротко попрощавшись со спасенными им ютаями и еще раз выслушав слова благодарности, пошел к выходу из чайной.
Справа у двери, рядом с сумкой, в которой приняла смерть благородная кошка Беседер, потерянно, молча сидел Судья Ди.
— Да, хвостатый преждерожденный… — пробормотал Баг, опустившись на корточки и осторожно поглаживая александрийского фувэйбина по голове. — Видишь, как оно бывает… — Кот вывернулся из-под руки, вопрошающе оглядел хозяина, нерешительно мяукнул. — Понимаешь… Нет больше Беседер… Ты вот что… Тебе тяжело, я знаю… — Кот судорожно зевнул: недавнее боевое безумие постепенно оставляло его. — Ты извини, но нужно еще кое-что сделать. И помочь мне можешь только ты… Да, я знаю, ты не собака, но надо найти этого горлана-главаря. Этого скорпиона безбородого. Я хочу ему в глаза посмотреть. Понимаешь?
Судья Ди безучастно вылизывал переднюю правую лапу.
— Сосредоточься. Покажи мне, куда скорпион утек, под какой камень. А потом я дам тебе надрать ему задницу.
Кот оставил лапу недолизанной: последнее предложение его, похоже, всерьез заинтересовало.
— Так что давай, ищи!
…Верно писал в двадцать второй главе «Бесед и суждений» великий Конфуций: «У всего есть свое назначение, и это в природе вещей; благородному мужу сие ведомо, а мелкий человек и в священном треножнике суп сварит». Все верно: коты не рождены собаками и не в кошачьих правилах брать след по команде, ровно гончая мчась за путающим след лисом, но ведь не зря Учитель в той же главе упомянул, что служение долгу заставит благородного мужа и деревенское отхожее место вброд пересечь! Так и Судья Ди, ведомый долгом памяти безвременно покинувшей этот мир возлюбленной, долго плутал по почти ночным уже улочкам центрального Теплиса; временами Багу казалось, что они с котом не вполне поняли друг друга, а уж когда впереди показались очертания караван-сарая «Сакурвело», ланчжун и вовсе решил, что напрасно потерял время, — кот просто-напросто шел домой, во временное их обиталище, к рыбе и к пиву, а он-то, он, Багатур Лобо, возомнил себе Будда знает что: решил, будто фувэйбин идет по следу! Ну да чего ждать от кота… Кот и впрямь — не собака.
Он тяжело вздохнул, поднял Судью Ди на руки и тихонько заговорил с ним.
— Ну что делать, мой хвостатый друг… Ты не сумел стать собакой. И это ничего, это хорошо, это нормально. Ты не расстраивайся… — Судья Ди однако же вовсе не расстраивался, напротив, он весь напрягся и подался вперед. Даже вырваться попытался, но Баг держал кота крепко: хватит уже на сегодня подвигов. — Спокойно, спокойно… Что ты там увидел?
Судья Ди негромко зашипел. Глаза его снова непримиримо горели.
Рядом почти неслышно прошелестела смутно знакомая неприметная повозка и остановилась неподалеку: огни выключены, внутри темно… Вниз плавно поехало стекло. Баг мельком взглянул на номер и чуть не присвистнул: именно эту повозку он видел на площади Аль-Майдан. Возле нее еще такой профессиональный еч покуривал, стреляя опытными глазами по сторонам…
— …Позвольте мне к вам подняться! За мною гонятся пьяные ютаи, помогите мне!.. — вдруг донесся до ланчжуна знакомый голос.
Безбородый!
Хоронясь у самой стены караван-сарая, он разговаривал с выглядывавшей в окно маленькой седой женщиной — той самой, что днем столь эффектно проникла в здание уездного меджлиса. Той самой, по чьему решительному, хотя и превратно истолкованному слову, некстати перехлестнувшемуся с не менее решительным словом Гохштейна, горячие горцы, как понял Баг, и бросились громить теплисских ютаев!
Баг весь обратился в слух.
Баг, Богдан и другие хорошие люди
Богдан.
Накануне вечером Богдан обнаружил, что западная пресса сошла с ума.
С подачи преждерожденного единочаятеля Гойберга уяснив, что изобильная, хотя и очень специфически процеженная и перетолкованная информация о событиях вокруг Ванюшина порою появляется на Западе раньше, чем в Ордуси, минфа по нескольким ключевым словам просмотрел в сети многие варварские издания. Занятие это не отняло чрезмерного времени, пусть и было не всегда приятным; не единожды шокированный Богдан возносил хвалу Господу за то, что некоторые ценности и моральные нормы успели за пару последних веков как следует пропитать души ордусян. Хоть это и не гарантировало повальной и поголовной добропорядочности (да и как такое можно гарантировать? разве что проведя поголовную лоботомию…), все же Богдан был убежден: подавляющему большинству жителей Ордуси, даже и не верующих, например, в Христа, при виде заголовков вроде того, на который Богдан напоролся в первый же вечер сетевых путешествий по странам демократии — «Христос онанировал в пустыне сорок дней!», — стало бы просто противно. Противно — и стыдно, будто, соприкоснувшись с несообразным, уж тем самым в несообразном и сам поучаствовал. Свобода, конечно, есть свобода, а свобода от сих до сих, ограниченная чиновниками, — уж не свобода, а просто тюремная прогулка, да и обмен информационный тоже может быть либо всеобъемлющим, либо никаким; и остается уповать лишь на то, что воспитанный человек уже без всякого насилия со стороны, просто сам по себе, будет испытывать гадливость и желание тихо отстраниться, встречая не совсем достойные благородных мужей образчики приволья… Не ярую ненависть, не шумное возмущение даже, не желание все переделать к лучшему — нет, достаточно просто гадливости. А если иначе — тогда беда. Пчела свободно летит от цветка к цветку, муха тоже свободно летит от одной навозной кучи к другой — и никто не в силах заставить их желать поступить иначе, то бишь вопреки собственной природе. Ведь есть люди, которым пакости о тех, кто известен и чтим, — сладостны, ибо так они возмещают умственное и духовное бессилие свое, возвышаются в собственных глазах, становятся вровень с теми, кто вел, да и ныне ведет ту или иную из громадных семей, составляющих человечество. Подобные люди готовы платить тем больше, чем большую гадость кто-то измыслит и поднесет им на блюдечке с голубою каемочкой.
Но, в конце концов, это тоже уж было в веках — слово «хам» неспроста возникло…[137] С библейских времен ничего, в сущности, не изменилось: раб — обязательно хам, а уж хам — непременно в душе раб. Свобода злословия — любимая свобода рабов…
Сродни тому показалось Богдану и подробнейшее освещение теплисских событий. Появившаяся впервые в американском журнале «Армд миррор» жуткая фотография — оскаленный пейсатый ютай наотмашь бьет кого-то, не видно кого и за что, пожарной лопатой — в течение суток была растиражирована всеми основными изданиями; но и без нее хватало ужасов. Примирительностью тут и не пахло; оставалось думать, что это у них там заповедь такая: всякую ссору доводить до непримиримой вражды. Можно еще понять жестокость ошеломленных людей в схлестнувшихся толпах; но понять изуверство тех, кто хладнокровно, в тиши кабинетов, с каким-то извращенным наслаждением смакует жестокость чужую, накачивая ею мир — а то, мол, сдуется, как мячик, скакать перестанет, что с него, мирного, тогда проку? — было нельзя иначе, кроме как: чем хуже, тем лучше.
Заподозрил Богдан недоброе еще при входе в гостиницу. Оказалось, в холле его ждали; при появлении Богдана с кресел и диванчиков повскакивали человек с дюжину, не меньше, и, бесперечь Богдана фотографируя, понеслись к нему, топоча и гомоня. Богдан с таким обращением свычен не был. Лицо у него, верно, в первые мгновения было не слишком-то представительное; наверное, снимающим это было только на руку, потому что вскоре Богдан уже увидел в сети собственные фото: казалось, выбрали самые уродливые и нелепые. «Каковы причины вашего приезда в Яффо?» — «Правда ли, что вы выкрест?» — «Правда ли, что ваша бабушка по женской линии была ютайка?» — «Какие инструкции относительно Мордехая Ванюшина вам были даны в Ханбалыке?» — «Сколько вы платите Багатуру Лобо за осуществляемые по вашим приказам тайные акты насилия?»
137
«Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем. И увидел Хам наготу отца своего, и, выйдя, рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего. Ной проспался от вина своего и узнал, что сделал над ним меньший сын его, и сказал: проклят; раб рабов будет он у братьев своих». — Быт. 9:20-25.