Страница 52 из 92
— Сходи, сходи. Видимо, захватывающая пьеса. Что-то, судя по названию, про Вечного Жида, Агасфера…
— Не придумывай! Между прочим, когда ты последний раз был в театре?
— Начинается. Достаточно с меня театра эпюров, опок и crankshaft'ов…
— What is this? — старательно произнесла мама.
— Всего лишь «коленчатый вал», — грустно выдохнул Кирилл.
Он, конечно, лукавил насчет «всего лишь». Открыв в себе способность притягивать людей, даже небольшими группами, Кирилл решил осуществить свою давнишнюю мечту — стать любовником красивой и опытной женщины. И crankshaft в этой механике играл не последнюю роль.
Ирина Ивановна Конопленко преподавала им технический перевод с английского. Ей было немного за тридцать, и была она далеко не красавица. Ее нос слишком много лица тянул на себя, отчего у Ирины Ивановны выступали скулы и суживались глаза. Но Кирилл подсмотрел похожие черты в героинях сериала «Сага о Форсайтах». Такими, по его мнению, и должны были быть английские аристократки. Причем Ирина Ивановна была гораздо их симпатичнее. Его даже не смущала украинская фамилия, которую он относил к ее мужу. Но покорила его англичанка не носом, скулами или глазами…
Одевалась она строго. Темные костюмы, черные туфли, юбка до колена. Никаких вольностей, намеков на разрез. Но все что нужно, было у Ирины Ивановны открыто. Никогда в своей жизни Кирилл не встречал таких точеных икр и аристократически тонких лодыжек.
— Главное в женщине — это тонкие щиколотки, — учил его в свое время Акентьев.
«Видимо, за это Саша из всех девчонок класса выделял Ирку Пахомову, не обращая внимания на редкую кривизну ее ног, а может, чтобы позлить Альбину Вихореву, — думал Кирилл. И еще Акентьев… Опять Акентьев. Не вспоминать больше Акентьева. Как там у древних? Карфаген должен быть разрушен. Нет, не то. Герострат должен быть забыт…»
И Альбина, неверная любовь-морковь покойного Невского, вставала перед его внутренним взором очень ясно. Почему-то всегда непременно на коньках, хотя видел он ее на льду всего лишь раз и, можно сказать, случайно. Женька не приглашал его на тренировки Альбины, сам как-то заглянул от нечего делать. Тогда-то ему и стало ясно, что Невский в нее влюблен — ясно по тому, как внимательно он следил за девушкой. И Кирилл даже не знал — восхищаться или презирать Невского за это. Сам Марков Альбину считал красивой, но пустой девицей. Ее вялая реакция на исчезновение Жени была лишним доказательством его правоты… Но не раз он еще вспоминал этот каток в свете прожекторов и девушку на льду, совсем не похожую на обычную школьную Альбинку. И еще снег, сиреневый от света фонарей возле катка. В зябком ленинградском зимнем сумраке они делали ночь совершенно нереальной. И небо, чистое и ясное, с рано заблестевшими звездами.
И это место, и этот вечер, словно притянутые долгими раздумьями, появились снова в одном из его снов, вместе с главными героями Альбиной и Невским. Левушка выделывала удивительные трюки на сверкающем льду, искрами разлетавшемся из-под ее коньков. Но Невскому, казалось, больше нет до нее дела. У Женьки был несколько смущенный вид, он оглядывался постоянно, будто высматривал кого-то за черными стволами медленно подступающих к катку деревьев. Будто ждал. И в этот раз он не молчал.
— Холодная она, холодная… — сказал он Маркову. — Словно…
— Лед?! — подсказал Женька, вдохновленный пируэтами Альбины.
— Мрамор… — сказал Невский. — Мрамор!
Кирилл потом весь день вспоминал этот сон.
Если это все, что Женька имел ему сказать из-за гроба, то Маркову его слова, в любом случае, оставались непонятны. Будем ждать комментариев. И еще, подумал он, любопытно, что по этому поводу сказал бы старик Фрейд.
На английских парах Марков скользил глазами по плавной линии икроножной мышцы Ирины Ивановны. Вверх, вниз, вверх, вниз… На подъеме стопы он касался взглядом выступающей вены и наполнялся нежностью.
— Марков, найди в этой конструкции герундий, — англичанка таким образом откликалась на его душевные толчки.
Спасала родная школа с углубленным английским, которая щедро дала ему инфинитивы, перфекты, сослагательные наклонения и превосходную степень. Марков, хотя и с волнением, но блестяще переводил сложные куски технического текста о том, как поршень скользит в цилиндре. Он замечал, как Ирина Ивановна при этом улыбается и отводит глаза. Носок ее туфельки покачивался в такт английским ударениям или, так ему больше хотелось, подробно описанным движениям поршня.
Марков даже ревновал Ирину Ивановну, но не к мужу, а к судоводителям.
— Одно удовольствие заниматься на судоводительском факультете, — говорила им частенько англичанка. — Там настоящая подготовка по языку. Ребята действительно что-то знают, а вы, судомеханики… Глаза бы мои на вас не глядели!
— Не обобщайте, Ирина Ивановна! — возражал ей Марков-кораблестроитель с первой парты, поближе к тонким щиколоткам.
— О, конечно, за исключением Маркова! восклицала англичанка, но тут же добавляла. Хотя, по сравнению с судоводителями, и он оставляет желать лучшего…
На чемпионате института по боксу Кириллу в первом бою достался как раз парень с судоводительского факультета, причем второразрядник.
У Лаврушина на занятиях Кирилл его никогда не видел. Видимо, парня заставили вспомнить о боксерском разряде в деканате: «Защитишь честь факультета — дадим сдать хвосты!»
Костя Сагиров секундировал Маркову в углу, давал ценные указания по спортивному мордобою. Судоводитель по фамилии Юдин скептически поглядывал на худощавого новичка. Лаврушин судил на ринге. Шмыгнув переломанным носом, он велел противникам пожать руки и прошептал:
— Работайте тихонько одними левыми. Свои люди…
Лаврушин ничего не знал про Ирину Ивановну, щиколотки и «одно удовольствие на судоводительском», потому не понял, почему размеренное топтание и выкидывание прямых левых вдруг перешло в сумбурный обмен ударами. Судоводитель Юдин тоже не сразу понял, но от жесткой стычки не уклонился. Нельзя же было уступать новичку. К тому же, попадал он гораздо чаще соперника.