Страница 3 из 3
— Теперь он конный! — беспомощно проговорил он, когда статуя общими усилиями была перенесена поближе к дому и немного отчищена от грязи и окалины.
И впрямь, сквозь комья глины и корку нагара проглядывала фигура всадника верхом на мощном коне, с воинственным видом подбоченившегося и указывающего другой рукой куда-то вдаль, в сторону молокозавода.
— Напьюсь, — твердо заявил Игумнов, со всех сторон осмотрев новоотлитую статую. — Одиннадцать лет ни капли в рот не брал, а теперь точно развяжу. Это ж просто издевательство какое-то!
— Ты сначала внимательно его рассмотри, — посоветовал Павлиди. — Это ведь тоже Спаситель. Во, видишь какой!
— Да? — Игумнов обошел статую и в сомнении остановился. — У меня столько металла на него ушло. Не может не спасти.
— Спасет, спасет! — в один голос заверили его Ясельников с Павлиди. — Ясно.
— Ну ладно, — произнес Игумнов увереннее. — Пусть пока здесь стоит, а утром я его куда-нибудь приткну. У меня на заднем дворе уже места не хватает.
В синих сумерках сборище статуй действительно страшило; казалось, эти сабли, ружья, остроконечные шлемы вот-вот вырвутся из-за ограды и ринутся спасать мир.
— Пошли, что ли? — сказал освободившийся Игумнов.
К этому времени наконец-то настала ночь.
— Гляди, и луны нету, — сказал Павлиди Игумнову. — Ты хоть знаешь, куда идти?
— А я вон по звезде ориентируюсь, — показал тот рукой.
— А… — уважительно протянул Павлиди. — Ну, если по звезде…
Ясельников видел перед собой одну только неясную фигуру Павлиди да слышал, как у того в кармане позвякивают при ходьбе ключи. Что до округи, то она была невидна — то ли в городе они, то ли уже вышли за его пределы. Несмело дунул ветерок, дунул и затих: разве поймешь, куда дуть в такой темнотище. Ясельников все никак не мог определить, что же под его ногами — брусчатка или немощеная земля, — как вдруг в его размышления вторгся приглушенный голос. Этот голос был непривычно тих и испуган и принадлежал Игумнову.
— А вдруг нас не спасут? — вопросил этот голос в темноте.
Они все враз остановились. Надо было бы возразить, бодро и уверенно опровергнуть. И в самом деле, какие могут быть сомнения? Раз обещали, значит, спасут. Надо только верить. Просто верить. Но что-то не можется. Уверенности не хватает, веры.
Внезапно с ветерком донесло до них теплый овечий дух.
— Пришли, — раздался голос Павлиди, и тут же впереди показалась ограда, залаяли собаки, и вышла фигура с фонарем, окликающая их.
Это был хутор оседлых цыган-пастухов, давних друзей Игумнова. Пока хозяин заводил их в дом, усаживал, угощал водкой, слова Игумнова никак не шли у Ясельникова из головы. Они чокнулись и за что-то выпили. А Ясельников все думал и не слушал разговора. В это время все встали и куда-то двинулись, прошагали через двор к кошаре, и он с ними пошел, — с каким-то вдруг радостным чувством, что сейчас увидит овец.
Но никаких овец в загоне не было. А цыган, будто оправдываясь, говорил, что зима идет очень суровая, а кошара совсем худая, никаких холодов не выдержит. Да вот еще рук не хватает, брат с семьей уехал в Египет, насовсем. Так что какие уж тут овцы, пришлось всех овец прирезать. И цыган безнадежно махал рукой.
В каком-то оцепенении Ясельников слушал его, а потом и принимал на руки большой, пахнущий мясом сверток. Уже на улице он пришел в себя от голосов Игумнова и Павлиди, что-то оживленно обсуждающих. Его нагнал Павлиди и начал громко что-то говорить. Ясельников прислушался. Оказалось, Игумнов вел их на звезду, а это оказалась и не звезда вовсе.
— Это спутник! — кричал ему в ухо Павлиди. — Во дела! А он нас на него вел! Ну, Игумнов!..
— Должен спасти, — отвечал ему Ясельников. — Нельзя, чтоб не спас. Должен.
И вдруг, вспомнив про зарезанных овец, про ягнят, какие они маленькие, ласковые, он неожиданно для себя самого заплакал, отвернувшись от своих компаньонов, хотя никто и никогда в этакой темноте не увидел бы, как он плачет.
Вероника радостно взвизгнула и бросилась ему на шею, завидев, что у него в руках. Пока он жарил мясо, она вилась вокруг, то приобнимая его сзади, то стараясь укусить за ухо. Она съела целую сковородку молодой баранины и, сытая, успокоенная, отвалилась на спинку стула. Он с любовью поглядел на нее и решил, что пора идти работать: он знал теперь, каким будет лицо последнего волхва.
— Ясельников! — окликнула она его, когда тот поднялся. Он взглянул на нее. Она сидела притихшая и очень серьезная.
— Я беременна, — сказала Вероника.