Блистательный Гильгамеш

Утнапишти проверил, хорошо ли привязаны камни к ногам Гильгамеша, они обнялись в последний раз, и старик простился навсегда с единственным из людей, кому боги позволили навестить его в дальнем уединении.

И так ему хотелось в это мгновение, привязав камни, броситься вслед за сыном, потому что тайное знание внезапно коснулось его души: уж больше к нему никто никогда не придет. Открылось ему и другое: люди не станут вечными даже с его цветком. Он готов был отдать свою вечность богам, чтобы один только день, с утра и до вечера прожить между людей.

Но решение богов изменить человеку нельзя.

Решения богов человеку изменить нельзя.

И потому Утнапишти остался наверху, у колодца, а Гильгамеш низринулся вниз. Воды сомкнулись над ним, камни тянули на дно, он не дышал и закрыл глаза.

Наконец, движение его остановилось, ноги коснулись твердого, он открыл глаза и сквозь мутные слои воды увидел внизу цветок. На длинном стебле, цветок колыхался от движения струй, Гильгамеш пригнулся, схватил его всей ладонью, шипы воткнулись в кожу, но он был готов к боли и не отдернул руки.

Свободной рукой он стал скорее отвязывать камни, потому что вода давила на него, было больно в ушах и так хотелось вздохнуть всей грудью.

Не успел он отпустить камни, как быстрая подземная река его подхватила и понесла куда-то, переворачивая, словно он был беспомощной щепкой.

Он сжимал зубы изо всех сил и казалось, что воздуха в груди больше нет. Подземные воды продолжали нести его, и Гильгамеш понял, что жизнь его через мгновенье кончится.

Если бы великий Шамаш видел, он бы помог ему! Но лучи бога не проникали в бездну воды. А мудрый Энки, как всегда, дремал у города своего Эреду и не вмешивался ни во что.

В руке у Гильгамеша был цветок; и цветок этот мог бы дать вечную жизнь, но только для этого надо было раскрыть рот, чтобы надкусить лепесток.

И вдруг он увидел совсем иную картину.

Он, Гильгамеш — ребенок. И рядом — жрец Эйнацир, брат самого Лугальбанды. И отец, Лугальбанда — большой, молодой, сильный, веселый. Они плывут в корабле по реке. Празднично бьют барабаны, на кораблях смеются и шутят, и только Эйнацир, как всегда, недоволен и хмур.

Эйнацир держит на руках Гильгамеша. Он, маленький Гильгамеш — одно из главных сокровищ Урука, о чем пока и не догадывается. Он и говорить-то еще вряд ли умеет, но понимает, что людям кругом весело, и ему от этого тоже приятно.

А потом Эйнацир хочет передоверить Гильгамеша рабу, но в это время корабль натыкается на подводный ствол дерева, и Гильгамеш выпадает из рук раба за борт, в реку.

На корабле все в растерянности. И только сам царь, Лугальбанда мгновенно прыгает в воду вслед за свертком, которого быстро уносит река.

В первое мгновенье Гильгамеш не понимает опасности, ему даже приятно в прохладной воде. Но потом он погружается в глубину, мимо открытых глаз проплывают огромные рыбины. Вода мутная, желтая и рыбины кажутся очень страшными.

И неожиданно также перед глазами возникает огромное лицо отца, и руки его выталкивают Гильгамеша из воды на поверхность, под лучи великого Шамаша. И вот тут начинается настоящая боль и настоящий страх. У Гильгамеша болит все внутри от кашля. Отец поднимает его над собой, над волнами реки и чьи-то руки тянутся с корабля к нему, его подхватывают, а он кашляет не переставая.

Потом, спустя годы, когда отец перешел уже в мир богов, мать, всевидящая Нинсун, рассказывала Гильгамешу, что отец тогда сильно испугался — так испугался, как не боялся никогда. И хотя все произошло так быстро, что на корабле даже сообразить не успели, как Гильгамеш был уже спасен из под воды, но у самого Лугальбанды потом до вечера тряслись руки от воспоминаний о пережитом ужасе — так он любил своего сына. А Эйнациру с тех пор не доверяли воспитание Гильгамеша.

И теперь тонущий Гильгамеш снова вспомнил отца своего, Лугальбанду. «Отец, помоги мне, как ты не однажды успевал помогать!» — то ли взмолился, погибающий царь, то ли показалось ему, что на мгновение мелькнула такая мысль. Он уже переставал помнить и соображать, лишь по-прежнему крепко сжимал в руке цветок. И вдруг перед лицом его, как когда-то в детстве появилось огромное лицо отца. А может быть это ему померещилось. Но только кто-то сильно подтолкнул его кверху, еще к верху.

И вот голова его уже на поверхности моря, над волной. И он захлебывается воздухом, стараясь вдохнуть его больше. Снова вдохнуть и снова, а в руке его по-прежнему цветок вечной жизни, подаренный Утнапишти, и корабельщик Уршанаби изо всех сил гребет к нему в своей лодке.

— Долго же я тебя ждал в этом месте, — говорит корабельщик, когда Гильгамеш пытается влезть в лодку, а Уршанаби помогает ему. — Я уж решил, что старый Утнапишти совсем потерял память и перепутал место, назначенное для встречи с тобой.

Уршанаби уже греб в сторону берега, а Гильгамеш еще долго продолжал лежать на дне лодки, сжимая цветок и ощущая в груди бешеное биение сердца.

— Скоро ты будешь дома, царь Гильгамеш, — расслышал он, наконец, слова Уршанаби.

— Скоро ты будешь дома, царь Гильгамеш, — расслышал он, наконец, слова Уршанаби. — А я уж позабыл за ту вечность, что жил отдельно, как люди обзаводятся семьями и что они делают в доме. Ты не бросишь меня, царь, умирать, словно старого слепого осла, когда мы доберемся до твоего города?

— Уршанаби! — видишь этот цветок! — засмеялся в ответ Гильгамеш. — Этот цветок сделает счастливым каждого жителя в моем Уруке, и тебя — тоже. Не думай о неприятном, смело греби к берегу. — Этот путь указал мне Утнапишти. За ту тысячу лет, пока он сидел в размышлениях на берегу моря и смотрел на закат, ему открылись многие тайны. Мы выйдем на берег, оставим здесь навсегда мою лодку и пойдем по суше в сторону заходящего солнца.

— Дай мне весло, и мы быстрее достигнем берега, — сказал Гильгамеш. Они подплыли к берегу в сумерках. Вытащили на прибрежную гальку лодку, вышли на сухое возвышенное место и там из мертвых голых кустов разожгли костер. Утнапишти передал корабельщику хорошую воду в кожах и запас еды, поэтому им не надо было думать о пище.

— Спи, корабельщик, я буду стеречь твой сон, — сказал Гильгамеш, — а едва выйдет великий Шамаш, как мы отправимся в путь.

Царю было грустно. Ему вспоминалось, как также, вдвоем, шел он с верным другом и братом Энкиду на бой против чудовища. Как также оставались они на ночь и сторожили сон друг друга.

Цветок, подарок Утнапишти, он по прежнему держал в руке, не отпуская и на мгновенье, лишь укутав стебель его пучком сухих трав.

Ночью в стороне проходили хищные звери, Гильгамеш слышал их поступь, дыхание, мелко, отрывисто лаяли гиены, кричал дикий осел-онагр, но никто из них не приблизился к тлеющему огню.

— Вставай, нам надо спешить, — разбудил Гильгамеш спутника, едва стало светать. И они двинулись в путь.

И они двинулись в путь.

— Этого цветка хватит для всех в моем городе, — говорил Гильгамеш по дороге. — Сначала его вкусят самые немощные, умирающие старики. Они станут вновь молодыми и сильными. Потом я дам вкусить вечности мужам, женам. Весь мой народ станет молодым навсегда и бессмертным как боги!

Так мечтал вслух Гильгамеш. Но было бы лучше, если бы он таил эти мечты свои про себя.

Не каждую мысль надо проговаривать, чтобы ее слышали уши.

О, великий царь Гильгамеш! Он совершил немало подвигов, каждый из них простому смертному был недоступен, но даже и его боги не желали признавать равным им.

На мгновенье он забыл, что жизнь людей от рождения до смерти зависит от воли, а порой и капризов богов. И если боги не подпускали к бессмертию земных жителей прежде, то с какой стати они допустят, чтобы целый народ сравнялся с ними, с богами!

Юная красавица, прелестная дева Иштар была не из тех, что забывают обиды.

И пока Гильгамеш брел по пустыням, дебрям лесов и горам в поисках дальнего предка, она смотрела с небес равнодушно. И когда он тонул в подземных водах бездны, она лишь радовалась человек, посмевший отринуть ее любовь, сумевший унизить ее, был достоин и больших мучений.