Сибирская жуть-2

ДЕДУШКА, ИДИ СВОЕЙ ДОРОГОЙ…

Медведя никогда не надо трогать, это же наш прародитель, зачем обижать?.. Сейчас мы ходим на охоту, на рыбалку с Гришей. Я ему постоянно втолковываю об этом, а то некоторые приезжие как только увидят медведя, сразу хватаются за ружья, палить начинают, дурачки. Это же грех…

Я несколько раз встречался с амиканом. Встретимся, а я плохо вижу, начинаю разговаривать с ним на родном языке. Говорю: дедушка, я случайно здесь прохожу, тебя не трогаю и ты иди своей дорогой. Я не знал, что это твоя тропа. Извини, я тебя не трону и ты меня не трогай. Иди, пожалуйста, по своим делам… И, представь себе, бэе, он слушается, уходит. Он же полуэвенк.

Был у нас такой случай. Я тогда сторожил на буровой на Чисковой. Приехали к нам из Черногорска два молодых практиканта. Все свободное время от работы они бродили по тайге, стреляли кого попало, браконьерничали. То невыходного соболя убьют, то голую белку. Ругали их – бесполезно. И вот однажды они наткнулись на медведицу с медвежатами. Мать фыркнула и убежала, а медвежата, как ребятишки, на дерево залезли. Ну, они их и расстреляли. Пришли на буровую радостные, говорят, увезем домой по шкуре.

Где-то дня через два-три, после смены, снова убежали в лес. И – не вернулись!.. Начальство подняло тревогу, всех людей отправили на поиски. Думали, заблудились. В тот же день их нашли. Обезглавленными. Они пошли туда же, где убили медвежат, а медведица скараулила их из-за коряги. Они даже выстрелить не успели. Видимо, она сразу смяла обоих, оторвала им головы, оттащила в сторону и закопала в мох… Э, бэе, с медведем шутки плохи, будешь болтать о нем, обижать, услышит и обязательно отомстит. Эвенки его зря не трогают. Грех…

ШАМАНКА ИЗ ЭКОНДЫ

В Эконде жила молодая шаманка. У нее не было еще своего костюма, бубна, колотушки, не строила она и ритуального чума, но обряды и камлания проводила успешно. В поселке шаманить опасалась, поэтому для этих церемоний выезжала в тайгу.

Чаще всего обращались с лечением больных. Она не отказывала. Камлания ее заканчивались успешно, она «находила» выкраденную душу больного, плевком в рот водворяла ее на место и больной, к радости родственников, выздоравливал.

Однажды она забеременела. И тут приходит одна женщина и просит вылечить заболевшего сына. Отказать шаманка не могла.

Перед камланием она посадила рядом с собой мужа и каким-то образом освободилась от тяжести живота – на время камлания переложила свой плод в живот мужа. И стала шаманить, а муж сидел, тяжело дыша, пыхтя, с надутым животом.

Камлание затянулось. По словам шаманки, враждебные духи без жертвоприношения отказывались возвратить душу парня и надо было продолжать этот обряд. Но тут неожиданно возмутился муж:

– Хватит на сегодня. Не видишь, еле дышу. Оставь на завтра!..

Шаманка молча легла на шкуру, закрыла глаза. Затем окунула мизинец правой руки в кружку с водой и трижды протерла им правый глаз, затем левый и открыла их.

– Ох-хо-хо! – выдохнула.

Духи покинули ее. Живот заметно стал подниматься. Она тяжело села.

Муж облегченно вздохнул.

ТАНЧАМИ

Моего деда звали Танчами, что означает Кривоногий. У него, действительно, ноги были колесом, а сам толстый, как росомаха. Ходил вперевалку, как гагара. Он был шаманом, говорили, очень сильным шаманом. Становление его было таким.

Когда маленьким был, вечно плакал. Его плаксой и дразнили. Начинал хныкать, говорят, потом – плакать, и вот плачет, плачет и сам не заметит, как этот плач переходит в песнопения, в шаманский вой. Тут уж гадать не надо было, кем будет. Духи сами выбрали. И чтобы он был сильным, его специально лупили прутиком, чтобы начинал плакать…

Я маленьким был, но помню его. Его арестовали в тридцатых годах. Увезли куда-то… Он мог жевать раскаленные угли, плясать на них босиком и не обжигался. На лыжах ходил по воде и не тонул, вот таким шаманом был мой дед, Танчами.

ГОЛОС ОГНЯ

– Я верю «голосу» огня. Он говорит правду. Он ворожит, предсказывает. Когда к гостю, потрескивает негромко, ласково, а к худу – трещит грубо, глухо и громко.

И что интересно, как только гость придет – все, огонь перестает «говорить».

Мы тогда жили в Мурукте. Огонь начал потрескивать, и мать говорит – гостей ворожит. И точно, смотрим, приехали ессейские грузчики. Ни продуктов, ни мяса у них не было. Колхозных оленей нельзя было убивать. Судили за это. Мать дала им мяса, рыбы. Поехали дальше. С ними ехала русская продавщица. Поехал и я. Проезжали около озера Мокчокит мимо захоронений и забыли заткнуть колокольчики, ботала, чтобы не потревожить покой умерших. Забыли. И только проехали, один олень – раз! – упал, сдох. Продавщица очень удивилась: отчего, почему?

Стали обдирать, а на мясе какая-то синяя полоса. Гадали-гадали, откуда, отчего появилась, так ничего и не выявили.

А старики говорили, что это наказали духи покойников.

Для меня это до сих пор загадка.

СОН ДЕДА

У меня был очень древний дед, умер в 98 лет. У него было много жен, в том числе моя бабушка. Всех пережил.

Я окончила Игарское педучилище народов Севера, и меня направили в Куюмбу. Там с ним и жила. Он уже плохо видел, с трудом шевелился и почти ничего не чувствовал, даже вкус пищи. И вот придут ко мне гости, соседи, он жалуется – внучка плохо кормит, даже масла не дает. А мне – стыдобища, хоть сквозь землю провались.

– Где у тебя лицо? – начинаю его стыдить. – Вот сейчас-то что ел?..

Потом поняла, что он не чувствует вкуса еды. Оказывается, ему надо было давать масло куском, тогда он знал, что это такое. Мясо тоже потом старалась давать большим куском, с костью, вот тогда он был доволен. И запивал всегда либо бульоном, либо чаем – три кружки была его норма.

Все предметы он узнавал тоже на ощупь. Приду с работы, он перещупает все мои тетрадки, учебники, ручки и карандаши. Лампу чуточку видел, наверное, как светлое пятно. Подойдет к столу, возьмется рукой за стекло.

– Хэко! – кричу ему. – Обожжешься!

А он говорит мне:

– Я думал это бутылка.

Бутылки еще уничтожал!..

Однажды он рассказал мне свой сон. Говорит: «Залаяли собаки на сохатого, и я погнался за ним. Не знаю, сколько гнался, но догнал и убил. Хотел обдирать, и мне почему-то стало жарко, как в летний день. Думаю, полежу в тени. Лег, и ко мне подходит какой-то русский мужчина в овчинном тулупе и говорит: „Давай меняться одеждой. Я тебе свой тулуп, а ты мне свою парку“. Смотрю, я, оказывается, в парке. „Тебе, – говорит, – еще очень долго ходить по земле. У твоих детей будут дети, у тех будут дети, у тех тоже народятся дети – вот сколько своих продолжателей рода увидишь. Но понимать их уже не будешь, будут они разговаривать по-русски. И одежда у них тоже будет русская. Ради бутылки водки они будут продавать унты, шапки, всю еду, лишь бы только утолить душу „веселящей водой“… Вставай, снимай с себя парку, вот тебе русский тулуп“. Приоткрываю глаза и вижу: уходит от меня мужчина с моей паркой. Не знаю, сон или явь это была».

И я тоже теперь раздумываю, то ли выдумал этот сон мой дед, то ли правду говорил. Но похоже, что его сон сбывается. Мы становимся русскими, еда, одежда, жилище – все стало русское, а ребятишки не знают своего языка. Ничего эвенкийского в нас не осталось. И виноваты мы сами…