Страница 3 из 12
– Кто это?
– Это мой сын, Веня... Вениамин Демшицкий... Он ваш отец, Саша.
– Отец? – опешила я. По-моему, старушка насмотрелась сериалов. Но при чем тут я?
– Вы что-то путаете. Моего отца звали Андреем. Андрей Бережнов. Вы что-то спутали...
Она печально улыбалась.
– Сашенька, поверьте, я знаю, что говорю. Андрей Владимирович, Андрюша, был вашим отчимом, а отец ваш Веня... Я понимаю ваши чувства, вы любили своего... отца, то есть Андрюшу, это естественно, он был чудесным человеком, он вас вырастил как свою дочь, но факт остается фактом. Таким образом, Сашенька, вы моя родная внучка...
– Но зачем? Зачем я вам понадобилась? Зачем вам надо было говорить мне это? Я ведь все равно не перестану любить папу!
– Сашенька, какая вы еще девочка... Конечно, вы любите вашего папу, вернее, память о нем. Но я хотела все-таки, чтобы вы знали и о Вене... Он перед смертью просил меня об этом, я не могла не выполнить последнюю волю единственного сына. Боже мой, – она сжала виски тонкими пальцами, – как это мелодраматично... Такое ощущение, что все происходит не в жизни, а в плохом кино, но тем не менее это жизнь, Сашенька.
– Но как это вышло, почему? – пролепетала я. – Ваш сын бросил маму, да? А потом раскаялся?
– Нет, детка, все было иначе. Веня любил Марину, она была очаровательна, мила и, кажется, тоже любила его. Вам еще года не было, когда наши танки вошли в Чехословакию. Веня тоже хотел выйти на Красную площадь, как это сделали Богораз, Литвинов и другие, но ваша мама не позволила ему, а он потом не мог ей этого простить, чувствовал себя предателем и все в таком роде... Потом его арестовали, а Марина вышла замуж за Андрея, который давно ее любил, и потребовала, чтобы Веня отказался от всяких прав на вас. Он согласился, не хотел портить жизнь ребенку... А потом его выбросили из страны...
Вот, собственно, как это получилось. Но он никогда не забывал вас. А в прошлом году... В прошлом году он умер, у него было очень плохое сердце... И перед смертью просил меня во что бы то ни стало разыскать вас. Он знал, что Марина с Андреем погибли в автокатастрофе, что вы остались сиротой... Но в тот момент он еще не мог с вами связаться, не мог обнаружить себя, ведь он здесь считался изгоем, предателем родины и все в таком духе... Но я и без его просьбы стала бы вас искать... Я тоже одна на этом. свете, и мне некому оставить то, что у меня есть...
До меня ее слова доходили как сквозь вату, я не могла никак взять в толк то, что произошло. Никогда за двадцать два года жизни с родителями у меня даже на секунду не возникало сомнения в том, что папа мне родной отец. Он так любил, так баловал меня всегда. Мама еще бывала со мною строгой, с мамой у меня случались столкновения, порой нешуточные, но папа... Он души во мне не чаял, и я помню его столько, сколько помню себя. И со своими обидами я бежала к нему, а не к маме, я знала, что он всегда примет мою сторону, что бы я ни натворила... Я взяла со стола фотографию своего настоящего отца и вдруг вспомнила точно такой же снимок был у нас в семейном альбоме, и лапа говорил, что это друг его юности. Но тогда я не больно интересовалась друзьями папиной юности, ведь это было в незапамятные времена...
– У нас была точно такая же фотография, – охрипшим голосом выговорила я.
– Я знаю. Я потому и показала вам ее, чтобы вы вспомнили...
– А что, ваш сын... Он больше не женился?
– Женился, но прожил с ней всего три года. Он был человеком с переломанной судьбой и весь ушел в работу. Он был очень талантливым математиком, Сашенька.
– Значит, я не в него, мне математика всегда трудно давалась.
– Сашенька, а кто же вы по профессии? – спросила Мария Львовна, к ласковой улыбкой глядя на меня.
– Жена, – ответила я. – Я по профессии жена.
– Вы не получили образования?
– Я училась в ГИТИСе, на театроведческом, но не доучилась... жизнь так закрутила, что...
– Но вы где-то работаете?
Я замялась. А Мария Львовна сказала:
– Сашенька, можно я буду говорить вам «ты»?
– Да-да, конечно, – обрадовалась я, мне не хотелось отвечать на ее предыдущий вопрос. Сказать правду язык не поворачивался, и врать почему-то было стыдно.
– Сашенька, у тебя, наверное, тяжелая работа, я смотрю на твои руки...
И она вдруг погладила меня по руке.
– Ты стесняешься своей работы, Саша?
– Нет, что вы... нет. Просто я работаю в одной семье, у очень хороших людей... – с трудом выдавила из себя я. – У меня не было другого выхода... домработницей...
– Ну и что тут такого? Подумаешь, великое дело!
Ты же не на панель пошла, – засмеялась вдруг как-то очень искренне Мария Львовна. – Не хочется говорить банальности, но любой честный труд заслуживает уважения. Главное – самой себя уважать. А у тебя есть для этого все основания. Ты не сидишь сложа руки. У тебя явно не легкая жизнь, но ты не ноешь, не клянешь всех и вся, а тихо делаешь свое дело, ведь так?
Я кивнула, у меня в горле стоял комок, и я ничего не могла произнести.
– Знаешь, Саша, мне ужасно нравится моя внучка. И я хочу все о тебе знать, деточка. Можно я тебя обниму?
Я опять кивнула и вдруг рванулась к ней, прижалась, обняла и разревелась как дура. От нее исходила такая доброта, такое человеческое тепло, что все накопившееся у меня в душе, все обиды на жизнь вдруг прорвались наружу, я плакала так сладко, так облегченно...
– Ну, ну, деточка, тебе надо поплакать, да? Поплачь, кому же поплакаться, как не бабушке.
– У меня... У меня никогда не было бабушки, – сквозь слезы проговорила я.
– Ну вот, а теперь у тебя есть бабушка, и, может, сейчас она тебе даже нужнее, чем в детстве, когда у тебя были и мама, и папа, я знаю, Андрей был хорошим папой, и всегда именно он будет для тебя папой, но я-то все равно твоя бабушка.
Я подняла глаза на эту маленькую мудрую женщину и уже чувствовала, что, наверное, она самый близкий мне человек на этом свете Перед ней совсем не надо притворяться. Ведь даже перед Глебом мне приходится «держать марку», а тут этого не нужно, тут можно расслабиться...
– Ну, теперь тебе немножко легче стало, да, Саша?
– Да-да, спасибо вам.
– Саша, расскажи мне о себе, пожалуйста, мне хочется все о тебе знать, ты же понимаешь.
– Понимаю... только я не знаю как... С чего начать, и вообще...
– Ну хочешь, я буду задавать тебе вопросы? Так будет полегче?
– Наверное.
– Сашенька, детка, ты любишь своего мужа?
– Очень! Очень люблю.
– А кто он, твой муж?
– Он... Глеб Ордынцев, актер. Ему ужасно не везло всегда, но в последнее время все начало меняться, вот вчера он сказал, что его пригласили сниматься в Италию, обещали хорошие деньги... Сейчас он снимается в сериале, ему пророчат большой успех, и в театре вдруг дали прекрасную роль, а ведь он в какой-то момент хотел уже все бросить... Но я ему не позволила, я всегда знала, что он обязательно добьется успеха... Он талантливый и очень-очень красивый!
– Вы давно женаты?
– Четырнадцать лет.
– Ого! Это немалый срок...
– Мне было девятнадцать, когда мы поженились, а ему двадцать один... Он был такой красивый, веселый, талантливый, и сначала ему везло, он снялся в одном фильме, который получил приз в Сан-Себастьяне. Его заметили, а потом... Потом вдруг как-то все кончилось... То есть в театре он хорошо играл, а кино и телевидение его как будто не замечали, вернее, перестали замечать. Он в театре даже Раскольникова сыграл – у одного молодого режиссера... Спектакль считался новаторским, о нем писали.
Только писали плохо. А Глеба, наоборот, хвалили, один критик даже писал, что жаль – такое дарование пропадает в этом спектакле... Потом спектакль выпал из репертуара, режиссер этот продолжал ставить, а про Глеба почему-то забыли... Мы тогда хлебнули лиха. Чтобы прожить, я институт бросила, челночить начала, в Турцию за шмотками моталась и в Польшу... А Глеб на машине подрабатывал, левачил. И еще пробовал бизнесом заниматься, но это плохо кончилось. Он так прогорел... Мне даже пришлось квартиру родителей продать, чтобы выкрутиться, и еще много чего... Но мы справились! У нас, слава богу, хорошая квартира, она Глебу от тетки досталась, так что мы, можно сказать, ничего не потеряли, но мне тогда так страшно было, его грозились убить...