Страница 5 из 10
“Совсем совесть потеряли, – подумал Баг. – Здесь же дети бывают. А ежели, скажем, беременная женщина заглянет книжечку о материнстве приискать? Возьмет да прям тут же и родит с перепугу!”
– Пойдем, Стасенька.
По дороге вниз Багу пришло в голову открыть другую дверь – ту, что они миновали, когда поднимались. Оказалось – не зря, ибо они очутились в обширном трапезном зале вполне привычного вида.
По всей вероятности, кухня “О-го-го!” была настолько замечательна, что никто не мог пройти мимо, не отведав, – трапезный зал оказался полон так же, как и книжно-буфетный, и некоторое время Баг и Стася растерянно топтались в дверях, ожидая появления какого-нибудь служителя в привычном глазу александрийца белом хрустящем халате.
Так всегда в небольших городах. В Александрии Багу и в голову не пришло бы разыскивать себе и подруге место самостоятельно: уже у входа они бы оказались на попечении вежливого, расторопного прислужника, который устроил бы их возможно удобнее, даже если пришлось бы разделить столик с кем-то еще; убедился бы, что гостям и правда хорошо, принял бы заказ и бесшумно улетучился на кухню, дабы через несколько мгновений порадовать их горячим чаем и небольшими влажными полотенцами для рук и лица. Но то в Александрии…
В “О-го-го!” дела велись иначе: служители в зале были, но, крайне занятые другими посетителями, сновали между кухней и залом как белые молнии, и тогда Баг, махнув рукой на приличествующие случаю церемонии, направился к столику – который углядел в неясном свете стенных светильников, – где одиноко сидел в глубокой задумчивости немного нескладный, высокий молодой человек с длинным бледным лицом и с чашкой в отставленной в сторону руке.
– Вы позволите? – вежливо спросил его Баг, окинув внимательным взглядом отороченный мехом теплый халат, шелк коего был расшит вызывающей роскоши аистами, стремящимися в горние выси, к обителям бессмертных. Преждерожденный, держа тонкими, длинными пальцами чашку рисового цзиндэчжэньского фарфора, соперничающего в толщине со скорлупой куриного яйца, оторвался от дум, в которые был погружен полностью и без остатка, стремительным движением другой руки накрыл беззвучно чашку крышкой и перевел взгляд на Бага и Стасю.
– Прошу прощения?
– Вы позволите нам присесть рядом с вами, драгоценный преждерожденный? – терпеливо повторил вопрос Баг. – Все прочие столики заняты, лишь за вашим есть свободные места. Конечно, если вас не обременит наше присутствие…
Обладатель тонких музыкальных пальцев окинул рассеянным взглядом полумрак буфета: зал действительно был полон, и только он со своей чашкой чаю и чаркой сливового вина сидел в одиночестве.
– Да, конечно, конечно, располагайтесь… – Пальцы выбили на лаковой столешнице короткую нервную дробь и ухватились за чарку. Баг пододвинул Стасе стул, и они уселись. Мимо мелькнула молния белого халата:
– Рады-вас-приветствовать-драгоценные-преждерожденные-мгновеньице-извините-сейчас-я-буду-весь-внимание… – Легкий вихрь встряхнул бумажные салфеточки, торчавшие из пасти бронзовой лягушки, набычившейся посреди стола.
Вихрь пронесся обратно, оставив перед Стасей и Багом аккуратные папочки, украшенные видом Кэлемули-гуна и надписью “Кушанья нынче”.
Целых два прислужника понесли мимо большое блюдо с крупной уткой в яблоках, аромат донесся нешуточный, и Стася умоляюще взглянула на Бага, да и у того в животе взыграли марши, а сосед – дернулся, широко открытыми глазами проводил блюдо, а потом, чуть не смахнув на пол чарку и чашку, рванул халат на груди и стал что-то искать за пазухой.
“Бедняжка… Как он голоден…” – подумала сочувственно Стася.
“Это что же, и мы так же оголодаем, ожидая?!” – с легким испугом подумал Баг.
Сосед же выхватил из-за пазухи несколько листов бумаги и ручку, бросил листки на стол и, сделав пальцами несколько плавных движений, склонился над бумагой. Начал писать. Задумался, схватился за лоб тонкой рукой. Что-то вычеркнул. Погрыз ручку. Опять поиграл пальцами. Невидящим взглядом впился в Стасю и смотрел так долго, что девушка смущенно заерзала. И снова принялся писать. Писать и черкать.
“Творческий процесс”, – догадался Баг.
Подлетел учтивый румяный служитель, поставил, почти уронил на столик чайник с жасминовым чаем, смахнул с подноса чашки (ни одна не разбилась и даже лишний раз не звякнула), стремительно налил чаю и, молниеносно приняв заказ – Стася пожелала овощной салат без приправ и доуфу под соевым соусом, Баг из солидарности взял себе то же, – снова исчез.
– Ну что же, – неуверенно промолвил Баг, окидывая взором полутемный зал, полный людей, – тут неплохо…
– Да, только… – начала было Стася, но тут их худощавый сосед, уже несколько мгновений сидевший без движения, перебил ее самым несообразным образом.
– Позвольте, – внезапно заговорил он, – позвольте мне, ничтожному, не будучи представленным, прочитать вам убогое стихотворение, пришедшее на ум буквально только что!
Собиравшийся посмотреть на него строго Баг при такой постановке вопроса примирился с поэтической примесью к обеду – тем более что самим обедом покамест и не пахло – и вопросительно взглянул на Стасю. Литераторы всегда вызывали у него почти детский интерес, как диковинные жуки или бабочки. А что перед ними сидел именно литератор, Баг теперь уже не сомневался. Об этом говорил хотя бы совершенно отсутствующий взгляд; подобные взгляды Баг видел несколько раз у преждерожденного Фелициана Гаврилкина, когда тот в харчевне “Яшмовый феникс”, ломая карандаши и роняя телефоны, вдохновенно строчил на салфетках газетные передовицы, да еще разве у научников, хотя бы у Антона Чу, разглядывающего розовую пиявку: вроде смотрит, а – не видит. Думает. Ну-ка, ну-ка…
– Да, пожалуйста… – Стася была явно заинтересована.
Сосед решительно воздвигся из-за стола, и стало видно, какой он нескладный и худой – роскошный халат был явно велик поэту, – принял горделивую позу, простер перед собой руку и, закрыв глаза, торжественно и внятно продекламировал:
Крякает утка надсадно в ночи.
За ногу тянет ее Епифан.
Птица мечтает в небо взлететь.
Не суждено: быть супу! Быть!
– после чего сел на место, откинулся на спинку стула и окинул Бага и Стасю взглядом человека, честно исполнившего свой нелегкий долг.
– Ну как?
“Обалдеть… Эх… Только лучше бы сейчас супчику, да с потрошками…” – отрешенно подумал честный человекоохранитель, но вслух ничего не сказал.
– Это… интересно, – запнувшись на мгновение, кивнула Стася. – Очень любопытно. Очень.
– Да уж… – неопределенно протянул Баг, когда долговязый литератор, ожидая реакции, взглянул на него. Впрочем, Баг ничего не понимал в высокой поэзии. И не пытался даже. Стася оживилась – уже славно.
Тут до их столика донесся звон бьющейся посуды: в середине обеденного зала, роняя на пол блюда и чаши и опрокинув стул, вскочил представительного вида преждерожденный и – со стуком опустив ладони на стол, навис над своим соседом, сухощавым ханьцем средних лет, в массивных очках и с совершенно седыми волосами. Несколько мгновений он сверлил ханьца взглядом, а потом выпрямился, громогласно сказал: “Не выйдет! Нечего вам делать на этих похоронах!” – и покрутил перед его носом толстым пальцем, украшенным перстнем; метнул из рукава на стол связку чохов – жалобно тренькнула чашка, – развернулся и, оттолкнув подбежавшего служителя, большими шагами быстро направился к выходу. В дверях обернулся и на прощание пронзил так и не сделавшего ни единого движения ханьца долгим презрительным взглядом.
Прислужники принялись собирать осколки.
“Милое место… И правда „О-го-го"…” – подумал Баг, отворачиваясь.
Слуга высокой поэзии между тем смотрел на происшедшее во все глаза, прерываясь лишь затем, чтобы что-то черкануть на своих бумажках.
“Подробное описание поля боя составляет, что ли? Или опять стихи?!.”
Баг оказался прав: обладатель роскошного халата повернулся к ним и, видя на лице Стаси любопытство, кашлянул и прочел следующие потрясающие строки: