Инженеры

- Все приказчики налицо, - заговорил наконец тихо хозяин и, подняв глаза, спросил Тёму:

- Кто именно вам продал эту книгу?

Тёма ответил:

- Один мальчик.

- Мальчики у нас не продают.

Тёма молчал, потупившись.

- У нас есть мальчики, но, собственно, к продаже они никакого отношения не имеют, - пояснил хозяин генералу.

Затем он обратился к одному из приказчиков и сказал:

- Позовите сюда всех мальчиков.

Пришли четыре мальчика в белых фартуках и стали в ряд.

- Кто-нибудь из них? - спросил у Тёмы хозяин.

Мальчики бойко и загадочно смотрели на Тёму. Тёма тоскливо посмотрел на них и тихо ответил:

- Нет.

- Больше никого из служащих в магазине нет, - холодно сказал хозяин.

И опять наступило страшное томительное молчание. Пригнувшись, Тёма ждал сам не зная чего.

- Вон, негодяй! В кузнецы отдам! - загремел голос отца, и в следующее мгновенье, сопровождаемый таким подзатыльником, от которого шапка Тёмы упала на панель, Тёма очутился на улице.

Видят всё это и из магазина, видит и Еремей на козлах и все прохожие, остановившиеся и смотревшие с любопытством.

Отец сел в экипаж и уехал, не удостоив больше ни одним словом сына.

С вытаращенными глазами, красный, как рак, с грязной фуражкой на голове, как пьяный, в полусознании, поплелся Тёма в гимназию. И вдруг бешеная злоба на отца охватила его. Он громко шептал:

- Ты сам негодяй, ты дурак, я тебя не просил быть моим отцом, и, если б меня спросили, кем я хочу быть, я захотел бы быть одним из тех мальчиков в магазине, которые смотрят весело, без страха и никого не боятся, как я, как будто все время около меня страшная змея, которая сейчас укусит меня!

Он шел дальше и громче и бешенее бормотал:

- Ай дурак, точно мама позволит ему отдать меня в кузнецы, хотя бы я был бы очень рад навсегда отделаться от такого удава, как ты. Ах, если б ты знал, как я ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя...

И как теперь, так и тогда под этим бешенством и злобой на отца еще сильнее владело душой чувство бесконечного унижения и стыда.

В тот день он уже не ел швейцарского сыра. Приехавшая к нему мать застала его спящим. Она сидела над своим сыном, зная его манеру спать с горя, когда Тёма вдруг стал возбужденно кричать во сне: "Папа подлец, папа подлец..."

Мать разбудила его, и, сидя на диване, Тёма сперва ничего не понимал, а когда понял, то разразился горькими рыданиями, между которыми, всхлипывая и задыхаясь, рассказал, как и на что он растратил злополучные деньги.

На другой день Карташев опять весь день обмерял Савельева, а вечером подсчитывал.

Вышло триста восемнадцать кубов.

Утром Савельев явился в контору.

Сикорский с обычной гримасой презрения сообщил ему результат и вынул девятьсот шестьдесят семь рублей.

- А вот еще пятьдесят рублей от инженера Карташева за съеденное у вас сало.

- За какое сало? - спросил, как обожженный, Савельев. - За что такая обида еще? Разорили человека и надсмеялись еще.

Он порывисто схватил девятьсот семнадцать рублей и, не трогая пятидесяти, пошел к дверям.

- Жандарм, - сказал Сикорский, - возьмите эти пятьдесят рублей в пользу Красного Креста от господина Савельева.

Савельев, уже в дверях, не поворачиваясь, только досадливо рукой махнул.

Возвратившись в свои балаганы, он рассчитал всех рабочих и отправил, а сам ночью повесился, оставив неграмотную записку: "Погибаю невинно, заплатите, по крайности, мяснику забор четыреста двенадцать рублей. Савельев".

Когда Сикорский прочел эту записку, он сухо сказал Карташеву:

- Каким же образом дорога может заплатить?

- Я заплачу, - с горечью сказал Карташев.

- Это ваше дело, - холодно ответил Сикорский, передавая записку жандарму и говоря ему: - Распорядитесь похоронами, гроб закажите, яму выгребите, крест.

- Нанять священника, как прикажете?

- Пойдите спросите священника.

- Пожалуйста, из моих денег четыреста двенадцать рублей передайте жандарму, - сказал Карташев, вставая и уходя из конторы.

Жандарм ушел к священнику. Немного погодя он возвратился и, вытянувшись, держа перед собой фуражку, сказал:

- Так что священник отказывается, как самоубийца они.

- Ну, тогда без священника.

XVIII

От конца дистанции, со стороны Бендер, до Заима и дальше до станции путь уже был уложен, и накануне была получена телеграмма, что завтра приедет паровоз.

Сикорский поручил Карташеву встретить этот паровоз на конце дистанции.

Это был первый паровоз, и Карташеву не верилось, что по выстроенному ими пути может прибыть благополучно этот паровоз. Где-нибудь окажется нехорошо подбитая шпала, и он опрокинется. Во избежание такой случайности Карташев решил пройти пешком с Тимофеем эти восемь верст от станции до конца дистанции, с подштопкой в руках, и проверить подбивку каждой шпалы.

Начал он свою, в сущности, совершенно бесполезную работу с рассвета и кончил часам к десяти, как раз в то время, когда на горизонте показался дымок паровоза.

Сердце Карташева и радостно и тревожно забилось. Отирая струившийся с него пот, он хотя и был теперь спокойнее, чем с вечера, за безопасность паровоза, но все же не доверял все-таки делу своих рук. У него даже мелькала тревожная мысль: не лучше ли предупредить едущих и совсем их не пустить на дистанцию?

Но паровоз уже подъезжал тендером вперед, и на тендере сидел Борисов, начальник соседней дистанции, тот молодой инженер, с которым Карташев познакомился у Борисова, и еще какой-то пожилой инженер в форме, и все весело махали ему рукой.

Паровоз остановился, и, слегка заикаясь, Борисов крикнул ему:

- Скорей садитесь!

Карташев полез на паровоз, а Тимофей испуганно спрашивал его:

- А я?

Понятно было желание Тимофея и вполне заслуженно, но Карташев боялся, как посмотрят на это сидевшие. Наконец, решившись, тихо сказал уже с паровоза, наклоняясь к Тимофею:

- Полезай и стой тут, туда, - показал он на тендер, - не ходи.

- Ну, пожалуйте, - приветствовал его Борисов, - садитесь на скамью подсудимых между двумя начальниками. Вот один - позвольте вас познакомить, наш правительственный инспектор - его превосходительство Иван Николаевич Емельянов, а другой - я... Тот не в счет, - махнул он на соседнего начальника дистанции.