Аслан и Людмила

И жизнь прошла. Ему было двадцать, когда началась война. И лучшие его годы прошли. Ему уже исполнилось тридцать. А война все продолжалась.

И на любовь у него нет никаких прав.

И на счастье. Потому что он не сам по себе. Он не свободен. Он муравей в беспокойном муравейнике.

В такое время и в таком месте уродился Аслан.

Он хотел приехать и заснуть.

Ему повезло. Сегодня он проскочил.

Но когда он поднялся по лестнице, то понял, что заснет не скоро. И даже сам не мог точно определить, радует его это или огорчает.

Сначала он подумал, что она спит. Она сидела, прислонив щеку к стене. Но когда он медленно и осторожно подошел ближе, она сказала ровным и тусклым голосом:

— Я думала, ты ночуешь дома. — И ему даже смешно стало от ее глупой ревности, которая сквозила в каждом слове.

— Что у тебя опять случилось, девочка? — Одну ногу он поставил на ту же ступеньку, на которой сидела она. Оперся рукой о колено, наклонил голову, чтобы увидеть ее лицо, слегка удивленно погладил по стриженой голове. Она мотнула ею в качестве протеста. Он убрал руку. — Ну? Так что?

— Нам надо поговорить! — сказала она твердым холодным голосом. От этого тона он как-то сразу затосковал.

— И ты не могла подождать до утра… — Он обошел ее и достал из-под коврика ключ. — Ну ладно, пойдем, поговорим.

Она поднялась. В кожаном плаще и сапогах. Стройная и гордая. Непривычно постриженная. Прошла мимо него в квартиру. Разделась. Осталась в длинной юбке и полосатом свитерке, беспощадно обтягивающем ее ощутимые прелести.

Он смотрел на нее мрачно, скрестив руки на груди и прижавшись плечом к косяку. И понимал, что не надо было пускать ее к себе ночью.

Как-то это неправильно. И было ему от этого нехорошо.

— Как ты? — спросила она неожиданно весело, как-то необычно блеснув на него глазами.

— Хорошо, — ответил медленно, так, как умел только он. Он ждал настоящего разговора. И наблюдал за ней.

— А знаешь, Аслан, нам все равно теперь друг без друга никак. И узы эти попрочнее любых любовей. — Она смотрела на него непривычно безумным взглядом. И взгляд этот его неприятно беспокоил.

Он ждал продолжения. И разговор этот ему все больше не нравился. Она походила взад вперед по комнате, заметно нервничая. А потом выдала:

— Поздравляю! Я теперь — твой постоянный клиент! Оказывается, у нас общие интересы! Так давай я буду покупать у тебя напрямую.

До него не сразу дошло, о чем она говорит. Но пару секунд спустя она увидела на его лице какое-то больное и страдальческое выражение.

Вот, оказывается, что.

А он сразу не понял, что так полоснуло по нервам. Этот закумаренный взгляд. Эти плещущие через край зрачки. Беда, глядящая на него неузнаваемыми глазами.

Нет! Вот этому не бывать!

Мила взвизгнула и отскочила.

Потому что он взял со стола чашку и со всего размаха шарахнул ею об стену.

Он так быстро перешел из одного состояния в другое, что Мила даже не успела по-настоящему испугаться. Просто от грохота инстинктивно вжалась в угол, подняв плечики.

Но он схватил ее за шею и приставил к горлу неизвестно откуда взявшийся у него в руках нож. Он больно впивался в кожу. И деться от этого никуда было нельзя. Другой рукой он крепко держал ее за стриженный загривок. Совсем рядом она видела его глаза. Как ей показалось, в них не было ни капли здравого смысла. Одно только бешенство.

— Я убью тебя, — прохрипел он сквозь сжатые зубы — если ты сделаешь это еще раз! Я перережу тебе горло! Вот так! — и отпуская ее, он взял и полоснул ножом по запястью своей левой руки. — Смотри!

Кровь брызнула, как будто только этого и ждала. Он поднял руку вверх. И сказал, с трудом сдерживая гнев:

— Я тебя предупредил.

Повернулся и ушел на кухню. У Милы внутри все мелко дребезжало от пережитого стресса, и она не знала, куда кинуться, чтобы чем-нибудь ему помочь.

Все то, что произошло так быстро, никак не совпадало с тем сценарием, который разработала в голове она. Теперь она уже ничего не понимала. А главное, не понимала, зачем она к нему пришла и чего хотела.

Она с опаской заглянула на кухню. Он держал руку над раковиной.

— Не подходи ко мне! — прорычал он глухо.

Мила прислонилась спиной к стенке и закрыла глаза. Господи! Ну что ей делать?

Она видела, как он нашарил в ящике стола бинт или лейкопластырь и теперь пытался зубами и одной рукой разорвать упаковку. Она все-таки подошла тихонько.

— Дай я… — Когда он протянул ей пластырь, она непроизвольно дернулась. Любое его движение теперь ее пугало. Ей казалось, что она в клетке с разъяренным тигром.

Она взяла его руку и быстро, пока не натекла кровь, заклеила.

Он отвернулся и ушел к окну.

Мила осталась стоять у стенки. И потянулись минуты молчания. Нарушить которое она теперь боялась. Время шло. Ей надоело стоять, и она села на пол.

Аслан не поворачивался к ней.

И когда он заговорил, она даже не поверила.

— Я сделал тебе что-то плохое?

— Нет, Аслан… Мне нет…

— Кому-то из твоих родных?

— Нет.

— Друзей?

Она промолчала.

— Тогда зачем ты делаешь мне больно? Ты думаешь, мне мало боли без тебя?

Она неслышно подошла к нему сзади. Прижалась лбом к его спине.

— Прости, Аслан. Прости меня, слышишь… Я просто узнала теперь, почему тебя ищут. А я так верила тебе. Так верила… Готова была за всех чеченцев горло перегрызть. А оказалось…

— Что оказалось?

— А оказалось, что наркотики. Тут уж не знаю, о чем и говорить.

— А ты не знаешь, как это бывает? — Он повернулся к ней и сел на подоконник. Она стояла тут же перед ним. Он схватил ее за плечи и зашептал яростно: — А ты не знаешь, как в карман к тебе кидают героин, потому что ты «черный»? А ты знаешь, что все — мы давно ходим с зашитыми карманами? Три грамма опия — и на семь лет в тюрьму. Вахид тебе расскажет… Легче ловить брюнетов, чем бандитов — такого ты не слышала?

Она не знала, во что теперь верить. Когда он говорил, она верила только его словам. Она высвободилась из его рук. Он встал. Она потянулась к сумке. Вынула оттуда сложенный вчетверо листок. И протянула ему. Он развернул его, пробежал глазами и вернул ей:

— Читай вслух! А я расскажу тебе, что стоит за каждым из этих слов…

Она взглянула на листок и поняла, что ничего не видит. Попробовала поднести поближе. Ничего. Все расплывалось. Конечно. Ведь это же атропин. Поэтому и Машке нельзя было читать.

— Я не вижу. У меня глаза закапаны. Это атропин. — И увидев, с каким выражением он на нее смотрит, поспешила успокоить. — Не бойся. Я просто пошутила. Не пробовала я никакой гадости!

Она заметила, как темнеют его глаза. Где-то она уже это видела. Ах да… Так резко они чернели у ее кошки перед яростным прыжком. Но связать эти наблюдения воедино времени не хватило.

Голова дернулась сначала в одну сторону, потом в другую. И только через секунду до обеих ее щек дошел ожег от его ладони.

Единственное чувство, которое зарегистрировал рассудок в этот момент, было крайнее изумление.

А потом, разведя руки в сторону и наклонив вперед голову, она оцепенело наблюдала, как медлительные темные капли издевательски неторопливо капают с кончика носа на пол. И растекается маленькая черная лужица с причудливыми очертаниями.

Вот на чем нужно гадать. А не на кофейной гуще. Вот где сокрыта от нее правда жизни.

Но философскую паузу в ее настроении что-то грубо нарушило. Ее куда-то потащили, долго плескали ей в лицо ледяную воду, которая неприятно затекала за шиворот. Потом она перестала что-либо видеть из-за большого мокрого полотенца, закрывшего ей все лицо. Да ей было все равно…

Она только поняла, что уже лежит. И что-то ужасно холодное замораживает ей лоб и мешает открыть глаза, а голова покоится на чем-то неудобном и жестком.

Ее никогда никто не бил. Пальцем даже не трогал. Ни чужие, ни отец с матерью. Все было цивилизованно.