Алконост

Садясь в самолет, он с боем выбил себе право везти странное существо в салоне, а не в специальном отсеке для перевозки животных. Он опасался, что возникнут трудности с таможней. Но их не было. Похоже, таможенники сами были рады отправить птицу с Бабановым. Во всяком случае, так ему показалось. Птице же было безразлично, что делается вокруг. Только при взлете она вдруг мучительно сморщилась, и он увидел, что у нее дрожат крылья. Но это скоро прошло. Глаза ее оставались закрытыми: она заснула.

Теперь он мог рассмотреть ее. Мог, да не мог. Это лицо чем-то отталкивало, и не хотелось даже смотреть на него, не то чтобы рассматривать. Даже в профиль, с закрытыми глазами и плотно сжатым ртом, оно запрещало смотреть на себя, точно храня какую-то несказанную тайну, о которой могут знать только избранные. Бабанов не чувствовал себя таким избранным. Вернее, он чувствовал, что его избранным не считают. Про себя он отметил только, что лицо ее сильно обветрено и очень бледно. И еще что-то. Да, она была не накрашена. Он уже забыл, когда видел так откровенно не накрашенную женщину. Какая она тебе женщина, оборвал он сам себя. Это же птица. Она не может каждое утро наводить макияж перед зеркалом. Она не пользуется масками и кремами. Она птица. Летает, и ветер дует ей в лицо.

Вокруг них давно уже образовалось пустое пространство: те пассажиры, что попугливее, пересели подальше и временами боязливо оглядывались. Только сзади на своих местах остались два кавказских человека. Этих, по-видимому, ничем удивить было нельзя. Перед началом полета, пробираясь на свои места, они мельком взглянули на птицу, переглянулись и с тех пор были заняты исключительно своими разговорами, ни на кого, кроме как на стюардесс, внимания не обращая. А последние возле Бабанова появляться избегали. Только в начале полета одна выросла рядом с ним, передала ему с подноса стакан минеральной воды, бросила взгляд на птицу, пискнула и унеслась.

Она уже не летает, вернулся он к своим мыслям. Летала когда-то, а эти ей крылья подрезали — и на базар. Интересно, за что ее? Лучше бы по статье осудили. А то летала, наслаждалась, на воле хорошо, на зоне плохо, — сиди вот, мотай срок. Красная книга в Индии хоть есть? Наверняка она в Красную книгу занесена. Редкая ведь. В углах ее рта наметились скорбные морщинки, между бровями пролегла тоненькая глубокая складочка. У нее красивое лицо, решил Бабанов, не такое чумазое, как у этих индианок. Какой Бомбей, слушай! — доносилось сзади. Они меня даже не встретили. Звоню им в контору, говорю — я приехал, почему не встречаешь, слушай? Не могу, говорит, возьмите такси и приезжайте. Какой такси, говорю? Голову оторву тебе, голову, если не приедешь!

Птица открыла глаза как раз в тот момент, когда Бабанов, пересилив себя, пытался быстро и внимательно смотреть ее. Но взгляды их не встретились, потому что Бабанов отвел свой. Он отвел свой взгляд, потому что не смог бы выдержать взгляда птицы, потому что увидел вдруг, что глаза ее нечеловеческие, она моргнула, и они на миг закрылись желтоватой тонкой пленкой, в общем, это были птичьи глаза, а главное, в них не было абсолютно никакого выражения. Почему-то он думал увидеть в ее глазах боль, и отчаяние, и муку, — все чувства загнанного, запертого в клетку, забранного решеткой животного. Но эти глаза, они не выражали ничего. И ими птица сейчас внимательно смотрела на отвернувшегося Бабанова, смотрела сбоку, тщательно обследуя его профиль, щеку, ухо, волосы, точно прикидывая, проник ли он в ее тайну и, если проник, то насколько глубоко? Его пробрал страх. Я тебя купил, сказал он ей мысленно. 500 баксов на тебя грохнул. Отвернись. Повернуть голову и встретиться с ней глазами еще раз он боялся. Птица резко отвернулась, потеряв к нему интерес. Бабанов перевел дух. Попугай все-таки лучше: и людей веселит, и стоит недорого.

Испытать сожаление ему пришлось дома. Алле, оказывается, совсем не нужен был никакой попугай. Он ее, оказывается, опять не так понял. Он ее, видите ли, никогда толком не понимал. Как будто она сама ему не сказала — привези мне попугая в конце концов! Чего-то он там ей в горячке наобещал перед отъездом, снова она начала говорить про театры да про всякое такое, снова начала заводиться. Бабанов хотел прервать ее, сказать — посмотри, что я тебе привез. Это вовсе не попугай. Эта штука покруче будет. Во, смотри какая. Такую и в зоопарке не найдешь. Но она не слушала. Она совсем разошлась, даже не замечая птицу, которая сразу же забилась в угол, откуда ее Бабанов не спешил вытаскивать.

Игорь, ты даже не позвонил. Ты даже не обеспокоился тем, что я могу здесь чувствовать. Что, тебе было трудно позвонить? Или твой телефон отключили? Ладно бы ты поехал куда-нибудь в Европу, это еще куда ни шло. А тут я каждый день смотрю телевизор — а там Индия да Индия, в Индии снова наводнение, в Индии снова эпидемия, в Индии опять кого-то прирезали!.. И ты еще не звонишь. Я не могу так больше, Игорь.

Посмотри, что я тебе привез, произнес Бабанов заготовленную фразу и вытолкнул птицу из угла. Стуча загнутыми крючковатыми когтями по полу, сложив громадные крылья за спиной, птица вышла на середину комнаты и, остановившись, нелепо вывернувшись, взглянула на Аллу снизу вверх. Беззвучно и немедленно Алла рухнула на пол в глубоком обмороке.

Позже, вечером, в углах приглушенно горели бра, играла музыка, был накрыт стол, и к нему прилагалась бутылка рейнвейна, — Бабанов решил отпраздновать свое возвращение домой и тем самым скрасить дневное происшествие. Алла вся преобразилась, она смеялась, ей тоже хотелось поскорее замять то, что произошло, и у нее был хороший аппетит в этот вечер. Она все время говорила, говорила с тех самых пор, как Бабанов поднес ей пробку от пузырька с нашатырем. А может, Бабанову казалось, что она так много говорит. Возможно, он отвык от ее разговоров, отвык от нее, от дома, неужели же так быстро, три дня ведь прошло, или это птица, это она так меня встряхнула, что до сих пор в себя прийти не могу, хорошо, что я отвел взгляд, хотя, может, и стоило глянуть ей прямо в глаза. Так он думал и был не очень разговорчив, а Алла говорила. Я так сильно испугалась, говорила она. Это было настолько невероятно — мы разговаривали, я переволновалась, и вдруг ты — посмотри, что я привез, — и выходит она. Эта птица. Я думала, это кукла, а потом увидела ее глаза. И потом… Я дал тебе нашатыря, сказал Бабанов. Да, нашатыря, такой мерзкий запах. Я думала, мне все приснилось, такого не бывает ведь, а теперь вот я знаю, она там, в кухне… Я думал, я сделаю тебе приятное. Ты же хотела попугая. В третий раз тебе повторяю — не хотела я никакого попугая! Мне нужен ты. А ты мне приволок из своей Индии это страшилище. Ничего не страшилище. Приглядись получше. Она очень милая женщина. Что ты в ней нашел? Перья вместо волос и пахнет птичником. И ей не мешало бы обратиться к косметологу. Алла, это птица. Она летает, и ветер дует ей в лицо. Не поймешь вас, мужчин. Сначала ты говоришь, что она женщина, теперь вот… И где ты ее откопал? В третий раз тебе повторяю — я купил ее на базаре в Калькутте! С ума сойти. Ты просто пошел на базар, вытащил деньги из кармана — ты ведь, кажется, деньги в кармане носишь, — и купил… эту мифологическую птицу. Ты хоть понимал, что покупаешь нечто сказочное? Нет. Правда, крутая штуковина? Уф! Ну тебя! Алл, ну давай выпьем. Я где-то читала про нее. Про эту птицу. Она что-то делает… Ну что может делать птица? Кстати, иди посмотри, может, как бы она в кухне чего-нибудь не наделала. Ничего она не наделает. Она не может ничего такого наделать. Она необыкновенная, ты разве не видишь? Нет. Ну, знаешь, это все равно что твой Колян или Толян купил бы себе дракона. У Толяна денег не хватит — дракона купить. Иди ко мне. Игорь! Ну что? Позвони завтра Либушу. Кому? Либушу, ну помнишь? Он ведь в этих мифах разбирается. Может, чего-нибудь посоветует. Позвоню, позвоню.

Утром Бабанову зачем-то припомнились ошарашенные лица индусов там, на базаре, когда он спросил, хорошо ли поет птица. И чего это они? — успел задаться он снова вопросом, прежде чем захлопнулась за ним с лязгом кованая решетка новых будней, отсекая слова и обещания, и клокочущий слив трудового дня всосал его с жадностью, закрутив в водовороте первостепенных и безотлагательных дел.