Страница 42 из 56
Убегая, они не бросили трофеи — три здоровенных индюшачьих яйца — и перед отбоем варили их в котелке прямо на буржуйке. Когда Мотя Трофимов снимал котелок, к ним подошел командир полка. Бойцы вскочили и замерли по стойке «смирно».
Командир, взглянув на своих невзрачных бойцов, только рукой махнул и сказал:
— Потерпите, ребята. Недолго вам тут яйцами трясти. Быстренько выполним задание, и опять на фронт. Небось, соскучились по ста граммам фронтовых? Ребята, ребята…
В ночь на двадцать третье февраля их опять подняли по тревоге. Когда Леша Просолька выбежал вместе с остальными бойцами на улицу, то увидел совершенно белую долину, покрытые снегом брезентовые кузова грузовиков. Снег продолжал медленно спускаться на землю с невидимого ночного неба. Леша обрадовался снегу, радостно оставил на нем несколько аккуратных отпечатков своих сапог.
— Разве это размерчик? — Мотя Трофимов подтолкнул его к машине, а сам топнул по снегу своим сапогом. — Гляди, маломерок! Вот печать советского солдата! Сорок пятый! До Берлина дотяпаем и там эту печать поставим. Вот так, желторотый…
В машине он немного смягчился, больно ткнул Лешу локтем под ребро и примирительно сказал:
— Ничего, Персоль, пока до Берлина дойдешь, вырастешь.
Потом их вели в гору в обход аула. Леша несколько раз падал, но не от усталости, просто спотыкался. В лесу, где снега было немного пореже, солдат построили, разбили попарно. Каждую пару прикрепили к энкавэдэшному офицеру. А пару Моти Трофимова и Леши Просольки придали полному штатскому в темном пальто и кепке. Потом их командир полка о чем-то спорил с молодым капитаном, похожим на какого-то киноартиста. Молодой капитан махнул рукой и один пошел в сторону аула.
Не было его около получаса. Все также мягко падал снег, и как Леша ни втягивал тонкую шею, верткая снежинка нет-нет, да и попадала за воротник. Наконец, заскрипел снег, и из темноты показалась фигура в шинели.
— Вы ответите, капитан, за возможный срыв операции! — сказал ему командир Лешиного полка.
— Отвечу, отвечу, проваливай, — устало отмахнулся тот…
— Ты, здоровый, останешься у дверей. Смотри в оба! А ты, паренек, пойдешь со мной в дом. Тоже смотри! Но особенно не суйся, — распорядился штатский.
Леше так понравилось, что работник органов берет с собой его, а не здорового Мотю, что, когда прозвучала команда и разбитый на маленькие группы полк двинулся вниз по склону к темному, засыпаемому снегом аулу, он все старался обогнать Трофимова и шагать рядышком с шустрым толстячком в кепке.
— Не так активно, солдат, — штатскому пришлось осадить его, когда Просолька, споткнувшись, чуть не огрел его винтовкой, — не на комсомольском собрании и не с девкой на сеновале.
Этим сравнением штатский тоже очень понравился Леше, и он подумал, что обязательно пойдет служить в НКВД. Но вспомнил, что четыре месяца жил с мамой в Харькове на оккупированной немцами территории. Он погрустнел, но тут же решил, что геройски проявит себя в этой операции, и веселый толстяк в штатском даст ему хорошую рекомендацию. Все в его руках, только бы проклятый палец не подвел.
Но по мере того, как они втроем подходили к закрепленному за ними дому, Леша Просолька стал постепенно отставать сначала от штатского, потом и от Моти Трофимова. Он очень боялся собаки, которая просто бесновалась за невысоким забором. Но штатский словно не слышал этого утробного рычанья. Он только кивнул Моте, тот вскинул винтовку, раздался выстрел и собачий визг, который скоро стих. Тут же по всем дворам затрещали выстрелы и завизжали собаки. Судя по этим звукам, операция происходила почти синхронно в каждом доме аула.
Леша, войдя во двор, первым делом посмотрел на лежащую на снегу собаку и удивился ее маленьким размерам при таком свирепом голосе. Она была так мала, что снег уже засыпал ее мордочку и брюхо. Или они так и были у нее белыми?
— Что уставился, боец? Собак не видел? — прикрикнул на него штатский. — За мной! В случае сопротивления стрелять без предупреждения! Если враг не сдается, его уничтожают.
Это Леша хорошо знал, слышал неоднократно. Собака вот не сдавалась…
В доме уже зажгли свет. В большой комнате стояли рядком несколько человек, как будто перед объективом фотоаппарата, только лица у них были бледные и тревожные. В центре — старик в папахе, с накинутой на плечи буркой. Рядом с ним старуха, совершенно одетая, как будто не спала, а ждала прихода русских. Тут же полная женщина средних лет с грудным ребенком на руках и два мальчика-подростка. А у стены Леша увидел удивительное по красоте черных глаз на мертвенной белизне лицо. Девушку словно нарисовали двумя красками. Но зато как нарисовали!
— По приказу Комитет Обороны Союза Советских социалистических республик вы подлежите немедленному выселению из аула Дойзал-юрт, — громко и уверенно говорил человек в штатском. — С собой можно взять личные вещи и продукты, не более… килограммов.
Просолька не расслышал, сколько им положено килограммов, и чуть не переспросил, но вовремя спохватился.
— На сборы вам отводится тридцать минут и ни секундой больше. Имеющееся в доме оружие попрошу сдать. В случае малейшего сопротивления будет расстреляна вся семья. Все, граждане чеченцы, торопитесь. Или вы меня плохо поняли?
И тут раздался женский крик, за которым последовал детский плач. Потом крики, плачи и проклятья смешались в единый гвалт. Затем опять рассыпались на отдельные голоса. Леше казалось, что повторяется история с карачаевцами, и сейчас у него начнет кружиться голова. Но чеченские мужчины не кричали, как карачаевские. Они вытащили ножи и молча прошли мимо побледневшего Просольки на двор.
В незакрытые за ними двери потянуло холодом, запахло снегом, послышались тревожные голоса домашних животных. Леша догадался, что чеченцы пошли резать скот — сколько успеют за эти недолгие минуты. Мужчины ушли, и он теперь без опаски посмотрел на стройную девушку у стены. Вдруг та быстро приблизилась к штатскому и, глядя ему прямо в глаза, сказала совсем без акцента:
— Вы не смеете нас трогать! Мой жених — Салман Бейбулатов, разведчик, орденоносец. Он сейчас на фронте, воюет с фашистами. А вы трусливо воюете в тылу с беззащитными женщинами и стариками. Я — комсомолка. Вот вам мой комсомольский билет. Видите, я еще заплатила взносы только за один месяц. У меня, конечно, маленький стаж, но я прекрасно понимаю, что вы поступаете не по-коммунистически, не по-ленински и сталински. Я напишу Сталину, и вас расстреляют как предателей Родины…
Леша Просолька слушал девушку, открыв рот. Он почему-то сразу поверил ей, поверил, что она ни в чем не виновата, что она комсомолка, и что его, Лешу, вместе с человеком в штатском, непременно Сталин расстреляет как предателей Родины. Но человек в штатском только усмехнулся.
— Мы выполняем решение Политбюро ЦК ВКП(б) и Советского Правительства. Вы, как комсомолка, должны быть дисциплинированнее и не разводить пустую демагогию. Где вы были, чеченские комсомольцы, когда ваш народ предавал партию и Родину? Раньше надо было выступать! А потом, девушка, что вы так волнуетесь? Вас что, на расстрел ведут? Вас просто переселяют в другое место на карте нашей необъятной Советской страны…
Леша не мог оторвать свой взгляд от чеченской девушки. Какая смелая и прямая комсомолка! Он бы никогда не посмел, а она посмела и была так прекрасна в этом порыве. Вот такой же была, наверное, Зоя Космодемьянская… Леша совсем запутался. Та же была мужественной и прекрасной перед фашистами, а эта — перед советскими войсками, перед ним — рядовым Просолькой. Он ничего не мог понять сейчас, кроме того, что таких красивых девушек никогда не видел, даже в кино — ни в зале, ни на экране.
— Айшат! — крикнула старуха и что-то еще добавила по-чеченски.
Девушка сразу смутилась, погасли ее глаза, исчезла вызывающая, горделивая осанка, и она побежала завязывать вещи в огромные узлы. Теперь она проворно, казалось, даже весело, носилась по дому, собирая вещи в дорогу. Каждый раз, когда Просолька видел ее появляющуюся то здесь, то там фигурку, он повторял про себя: