Все золотистое

– А теперь мне не нужно идти следом? – осведомился я.

– Теперь не нужно. Когда нужно, я скажу.

Мы прошли по коридору буквально несколько шагов и проскочили в очередную незаметную дверь, оказавшись в огромном помещении высотой метров десять. Большая часть помещения была заставлена длинными рядами вешалок, словно в театральной раздевалке. На вешалках висела одежда, сотни платьев, шуб, пальто и курток. Стена прямо напротив входа представляла собой сплошное зеркало, а на свободном от вешалок пространстве стоял большой батут, как в цирке, только двухэтажный.

– Это моя комната, – сказала Суок.

– Ты здесь живешь?

– Здесь я живу везде. Если правильно – это одна моя комната. Есть другая, третья, есть еще. Давай играть?

Я пожал плечами: почему бы и не поиграть? Сон есть сон, чем еще тут заниматься… И мы полезли на батут.

Кстати, прыгал я, как в натуральном сне: как бы плывя в воздухе. Обычно в снах так бежишь, особенно если кто-то гонится – словно сквозь патоку… А тут – прыгал. Это оказалось очень интересно, мы держались за руки, словно дети, и визжали, когда подлетали к самому потолку. Суок потеряла свой берет, а я все время боялся, что упаду во сне с кровати.

В одном из особенно высоких прыжков Суок бросило прямо на меня, и я ее обнял. В полете она подняла лицо, внимательно посмотрела на меня золотистыми глазами, и я ее поцеловал.

Кстати, вот вам еще одно правило снов: если подворачивается легкая эротика, никогда не отказывайтесь. Это не в жизни, сон и есть сон. Поэтому я поцеловал Суок без зазрения совести, к тому же она была очень красивая, а мне всего восемнадцать лет как-никак. И только тогда я понял, что я если и нахожусь во сне, то действительно – самую чуточку.

Целоваться она не умела, но послушно прижала свои губы к моим. Я еще раз почувствовал, как от нее пахнет золотистым… кажется, все-таки нектаром, цветочной пыльцой. Так мы в обнимку мягко опустились на батут, и Суок шепотом спросила, почти не отнимая губ от моих:

– Что это, Валера?

– Это называется целоваться, Суок, – прошептал я в ответ, будучи весьма сконфужен.

– Это интересно, – сказала она и отодвинулась. – Игра?

– Игра, – еще более смутился я. – Слушай, а зачем здесь так много одежды?

– Это моя одежда. Я ее собираю.

– А почему ты тогда одета в это вот… во все золотистое?

– Так нужно. Это же Золотистый Замок, неужели ты не понимаешь?

– Не понимаю, – честно сказал я. – Здесь много одежды, она вся твоя, но ты ее не носишь, потому что так нужно. А если ты наденешь вот то красное платье, например?

Она пришла в ужас, словно я предложил ей кого-то убить. Губы Суок задрожали, а на глаза навернулись слезы.

– Ты что! – прошептала она.– Ты просто не знаешь! Это нельзя! Нельзя! И вообще, тебе пора уходить! Уходи!

И я проснулся.

2

Весь день я таскался сам не свой, за что был тут же прозван в институте озабоченным. Сон или не сон? Или «чуточку сон», по определению Суок? Хорошо, допустим, я уснул и провалился «чуточку» в другое измерение. Почему в таком случае я нарвался на девчонку с именем героини «Трех толстяков» Олеши? К тому же неплохо, хотя и странновато говорящую по-русски? Какой-то ремейк «Маленького принца», что ли…

Я мрачно пообедал, пошел к себе и заперся, рассудив, что способ проверить все есть только один: уснуть. В худшем случае, если ничего не получится, я просто хорошо высплюсь, и все дела. Хотя у меня так иногда выходит: если перед тем, как ложишься спать, начинаешь представлять себе вчерашний понравившийся и запомнившийся сон со всеми подробностями, ты можешь увидеть его продолжение.

Я сообщил бабушке, что у меня болит голова и я решил немного вздремнуть, выгнал Ваську и, не раздеваясь, улегся на диван. Закрыв глаза, я попытался представить себе коридоры Золотистого Замка с их шашечным бело-золотым полом, стрельчатое окно и… Суок.

– Привет! – сказал знакомый голос.

Я открыл глаза и увидел ее. Мы находились на том же самом месте, где я вынырнул вчера, – возле тумбы. Суок снова сидела на своем насесте, болтая ногами, и одета была точно так же: в свой пажеский костюмчик и башмачки, только к берету был приколот золотистый цветок, напоминающий астру.

– Я тебя помню, – продолжала она, прямо-таки сияя от счастья. – Ты Валера. Ты был здесь вчера. И ты вернулся! Никто не возвращался, а ты – вернулся!

С этими словами она прыгнула мне на шею прямо со своей тумбы. Обняв меня, она потерлась носом о мою щеку и требовательно сказала:

– А теперь поставь меня!

Я осторожно опустил ее на шашечный пол.

– Ты одет иначе. – Суок, закусив губу, внимательно разглядывала мои джинсы и футболку «Рибок». – Вчера ты был одет в такие интересные штаны…

– Шорты.

– Шорты… Но тебе было холодно, да? Теперь тебе тепло?

– Нормально… Ты вчера на меня обиделась, Суок?

– Я не обиделась. Я испугалась. Не говори больше о том, чего нельзя.

– Но как же я буду знать?

– Я тебе скажу: «Нельзя!» И ты перестанешь говорить. Иначе будет плохо.

– Мне?

– Нет. Мне.

Она выглядела крайне озабоченной и серьезной, и я поспешил поклясться, что не буду говорить о том, чего нельзя.

– Хорошо, – милостиво согласилась она. – А как ты попал сюда опять? Раньше никто так не делал. Никто не умел.

– А я умею, – скромно поведал я. – Это не очень трудно. Я думаю, я могу часто приходить. Каждый день.

– Это хорошо. Ну, пойдем играть?

И мы пошли играть. Проходя по коридору, я снова обратил внимание на странные царапины на стене, но спрашивать ничего не стал: вдруг это из разряда «нельзя»? И мы снова прыгали на батуте, а потом, когда мы сидели на его краешке, Суок спросила:

– А почему сегодня мы не целовались? Мне понравилось.

Я осторожно чмокнул ее в щеку.

– Я хочу вот сюда! – требовательно заявила она, подставляя губы.

Я поцеловал ее – по-детски, не раскрывая рта… Нет, мне все это очень нравилось, но я чувствовал себя неуютно. Все-таки довольно маленькая она – теперь мне казалось, что и пятнадцати нет, да и совращать девчонку из сна не очень-то удобно. Вернее, из сна как раз таки удобно, но я ведь лишь «чуточку» во сне. А это совсем другое дело. Хотя я в нее, наверное, влюбился.

Сегодня Суок казалась мне не только младше, но и еще красивее, чем вчера. Я хотел было сказать ей об этом, как вдруг в коридоре, за узкой дверью, что-то загрохотало, словно приближающийся поезд.

– Тихо! – зашипела Суок и прижалась ко мне, закрыв лицо ладонями.

Я обнял ее и стал гладить по худенькой спине, а шум за дверью нарастал, потом пронесся мимо и вроде бы затих в отдалении. На смену ему пришло странное шуршание, словно тысячи больших мотыльков бились в тесноте коридора. Что это? Те, кто царапает стены?

– Что это? – спросил я, приблизив губы к ее уху.

– Не спрашивай! – пискнула она и еще сильнее прижалась ко мне.

Шуршание проскребло по двери, потопталось – как мне показалось – немного возле нее и исчезло там же, куда удалился «поезд». Мы сидели в полной тишине, и я подумал, как, должно быть, страшно здесь Суок. В этом золотистом одиночестве.

– Что ты вообще здесь делаешь? – спросил я, когда Суок отняла руки от лица.

Она ничего не ответила, размазывая по щекам слезы. Поправив свой беретик, Суок спрыгнула вниз с батута и, повернувшись ко мне, сказала:

– Я здесь живу, Валера.

– Давно?

– Всегда.

– Слушай, сейчас я тебя буду спрашивать. Если ты можешь ответить – отвечай. Если нельзя – отвечай: «Нельзя!» Ясно?

Она кивнула. Я спрыгнул к ней и спросил:

– Что такое Золотистый Замок?

– Это… Золотистый Замок.

Кажется, вопрос она не поняла или не могла понять.

– Это здание? Дом?

– Это Замок. Я не знаю, что это такое. Так называется.

– Он большой?

– Я не знаю. Нет конца. Я ходила далеко, но потом вернулась. Страшно.