Страница 70 из 80
Гость низко поклонился, и они вышли.
Солнце стояло высоко, и Моргейна осознала, что не успела на церемонию встречи рассвета, ну что ж, Владычица разрешила ей отлучиться, и в любом случае она уже не принадлежит к числу младших жриц, для которых пропустить этот обряд считалось заслуживающим наказания проступком. Сегодня она собиралась понаблюдать за тем, как юные послушницы готовят красители для ритуальных одежд, – а это дело можно беспрепятственно отложить и на день, и на два.
– Я схожу на кухню, возьму нам с собою в дорогу хлеба, – промолвила она. – Можно поохотиться на озерную птицу, если хочешь… ты ведь любишь охоту?
Улыбнувшись, Ланселет кивнул.
– Принесу-ка я матери в подарок нескольких птиц, может, она и сменит гнев на милость. Мне бы очень хотелось с ней помириться, – добавил он, рассмеявшись. – Когда она злится, она по-прежнему наводит на меня страх: совсем маленьким я верил, что, пока я не с ней, она слагает с себя смертную суть и превращается в Богиню. Но мне, наверное, не следует так о ней говорить: я вижу, ты ей очень предана.
– Она заботилась обо мне, точно приемная мать, – медленно проговорила Моргейна.
– А почему бы, собственно, и нет? Вы же с нею родня, верно? Твоя мать – если я не ошибаюсь – была женой герцога Корнуольского, а теперь – супруга Пендрагона… так?
Моргейна кивнула. Все это было столь давно, что Игрейну она помнила лишь смутно. Она приучилась жить, не нуждаясь ни в какой матери, кроме одной лишь Богини, многие жрицы стали ей сестрами, на что ей, в самом деле, земная мать?
– Я вот уже много лет ее не видела.
– Утерову королеву я видел только раз издалека – она необыкновенно красива, но кажется холодной и надменной. – Ланселет натянуто рассмеялся. – При дворе моего отца я привык к женщинам, которых занимают только красивые платья, побрякушки и младенцы… и порою, если они еще не замужем, они озабочены тем, как бы найти себе мужа… Я так мало знаю о женщинах. А ты – совсем другая. Ни на одну из тех, с кем я знаком, не похожа.
Моргейна почувствовала, что краснеет.
– Я – жрица, подобно твоей матери, – напомнила она, не забыв понизить голос.
– О, – возразил Ланселет, – вы такие же разные, как ночь и день. Она – величественна, грозна и прекрасна, ее можно лишь обожать и бояться, но ты, я чувствую, ты – женщина из плоти и крови, по-прежнему живая и настоящая, несмотря на все эти ваши таинства! Ты одета как жрица, ты выглядишь как одна из них, но, когда я гляжу в твои глаза, я вижу живую женщину, к которой можно прикоснуться. – Ланселет звонко расхохотался, и она вложила свои ладони в его и рассмеялась заодно с ним.
– О да, я – живая и настоящая, такая же настоящая, как земля у тебя под ногами или птицы на этом дереве…
Они вместе прошлись вдоль кромки воды. Моргейна провела гостя по узкой тропке, тщательно огибая дорогу шествий.
– Это священное место? – полюбопытствовал Ланселет. – На Холм дозволено подниматься только жрицам и друидам?
– Запрет действует только во время великих Празднеств, – отвечала она, – и, конечно же, ты можешь пойти со мною. Я имею право ходить, где вздумается. Сейчас на Холме нет ни души, только овцы пасутся. Хочешь подняться на вершину?
– Да, – признался Ланселет. – Помню, еще ребенком я как-то раз вскарабкался наверх. Я думал, это запретное место, и не сомневался: если кто-нибудь дознается, что я там побывал, меня сурово накажут. До сих пор помню, какой вид открывается с высоты. Интересно, так ли он на самом деле величествен, как мне казалось в детстве.
– Мы можем подняться по дороге шествий, если хочешь. Она не такая крутая, потому что вьется вокруг Холма, но зато длиннее.
– Нет, – покачал головой Ланселет, – я бы предпочел взобраться прямо по склону, но… – Он замялся. – По силам ли такой подъем для девушки? На охоте мне доводилось карабкаться по камням, но ты в длинных юбках…
Рассмеявшись, Моргейна заверила его, что поднималась на Холм не раз и не два.
– Что до юбок, я к ним привыкла, – сказала она, – но ежели они станут мешаться, я подберу их выше колен.
Улыбка Ланселета заключала в себе неизъяснимое очарование.
– Большинство знакомых мне женщин сочли бы, что скромность не позволяет обнажать ноги.
Моргейна вспыхнула.
– Вот уж никогда не думала, что скромность имеет отношение к лазанию по скалам, подобрав юбки: ручаюсь, мужчинам известно, что у женщин тоже есть ноги. И вряд ли это такое уж преступление против скромности: увидеть своими глазами то, что можешь вообразить в мыслях. Я знаю, некоторые христианские священники именно так и рассуждают, да только они верят, будто человеческая плоть – творение дьявола, а вовсе не Бога, и при взгляде на женское тело невозможно не впасть в неистовство, желая овладеть им.
Ланселет отвернулся, и девушка осознала, что, невзирая на всю свою уверенность, он по-прежнему застенчив, и это пришлось ей по душе. Вместе принялись они карабкаться наверх. Моргейна, сильная и закаленная – ведь ей приходилось немало ходить и бегать, – задала поразивший ее спутника темп, а спустя несколько мгновений юноша убедился, что угнаться за ней не так-то просто. На середине подъема Моргейна помедлила и с немалым удовольствием отметила, что Ланселет тяжело дышит, в то время как ее собственное дыхание даже не участилось. Она подобрала широкие ниспадающие юбки, заткнув их за пояс, так что колени прикрывал один-единственный лоскут, и двинулась дальше по более каменистому и крутому участку склона. Прежде она при необходимости обнажала ноги, нимало о том не задумываясь, но теперь, зная, что Ланселет на них смотрит, не могла избавиться от мысли о том, как они стройны и крепки, и гадала, уж не сочтет ли ее юноша и в самом деле нескромной. Вскарабкавшись до самого верха, она перебралась через край и уселась в тени круга камней. Минуту или две спустя подоспел и Ланселет и, тяжело дыша, рухнул на землю.
– Наверное, я слишком много времени проводил в седле и слишком мало ходил пешком и лазал по камням! – посетовал юноша, едва к нему вернулся дар речи. – А ты, ты даже не запыхалась!
– Но я-то привыкла сюда подниматься, а я не всегда пользуюсь дорогой шествий, – возразила девушка.