Страница 96 из 100
Рафалович медленно, с достоинством кивнул.
– Не на меня смотри, на него, на толстяка. И отвечай мне.
– Что отвечать-то?
– То же самое. Его пример – другим наука, но…
– Боже мой, какая скука…
– Весомей, не части, не блей. И паузы делай посреди строки.
Она чувствительно придавила ему носок ботинка острым каблуком. Он вздрогнул и громко, недовольно произнес:
– С больным сидеть и день, и ночь… Э-э, не отходя, так сказать…
– Умница! Еще чего-нибудь, но обязательно вставь «синьор Скалли».
– Мы, э-э, достигнем взаимопонимания, безусловно, синьор Скалли. А не хрена ли? Чем меньше женщину мы любим… Мсье, же не манж па сие жур!
Брови толстяка изумленно поползли вверх. Тощий старик нахмурился. Третий, молодой и смазливый, хранил невозмутимую рожу. Таня метнула на Рафаловича испепеляющий взгляд, но тут же звонко рассмеялась и вновь залопотала что-то на непонятном языке. Трое иностранцев переглянулись и, не сговариваясь, расхохотались. Хохотали долго, шлепали ладонями по столу, по спинам друг друга. Молодой залез под стол, извлек черный «дипломат» с никелированными застежками, придвинул толстяку, тот кивнул и двинул «дипломат» обратно. Молодой взялся за ручку, встал, подошел к Рафаловичу и с поклоном положил портфель перед ним.
– Открой, – тихо сказала Таня.
Он послушно щелкнул замочками и откинул крышку. Доллары. Тугие пачки сотенных в банковских упаковках.
– Пересчитай, – сказала она. – Должно быть ровно двадцать пять пачек. Четверть миллиона.
– Да уж знаю, не учи ученого! – неожиданно для самого себя огрызнулся он. Вид больших денег придал сил, даже глаза заблестели.
Таня пожала плечами и снова обратилась к присутствующим в зале. Те закивали головами, молодой отошел к дверям, что-то сказал, и тут же вошла длинноногая кудрявая девица в красном мини-платье с серебряным подносом в руках. На подносе стояли пять высоких бокалов с шампанским. Девица принялась обходить стол.
– Сложи деньги, закрой портфель, – сказала Таня Рафаловичу. – Потом возьми бокал, скажи что-нибудь торжественное. Обязательно вставь «синьор Скалли», «синьор Доменгини» и «Оберску лимитед». Запомнил? Тогда вперед.
Рафалович откашлялся.
– Я… это самое… Союз нерушимый, товарищи, республик свободных, синьор Скалли, навеки сплотила, синьор Доменгини, великая Русь и Оберску лимитед! Ура, господа!
– Си, си, Оберску лимитед! – радостно подхватил толстяк.
– Теперь отхлебни два-три глотка, поставь бокал, возьми портфель и на выход! – скомандовала Таня. – И никаких улыбок, никаких рукопожатий, понял!
Она что-то сказала иностранцам, подхватила Рафаловича и повлекла его к дверям. На выходе он обернулся. И увидел, что старик, хищно ощерившись, явственно ему подмигнул.
До машины добрались без приключений. Тед почтительно распахнул дверцу, принял из его рук «дипломат» с деньгами, передал Тане, которая на этот раз села рядом с шофером.
– Получилось, – не оборачиваясь, сказала она. – Спасибо, Фаллос.
– Я… я тебя ненавижу! – неожиданно выкрикнул он.
– Это твое право…
Дальнейший путь проделали в молчании. Под конвоем Теда Рафалович поднялся в отведенную, ему комнату и сразу рухнул на кровать. На двери щелкнул замок. Минут через десять щелкнул снова… Невидимая рука поставила на пол прикрытый салфеткой поднос, и дверь вновь закрылась. «Не подойду», – решил Леонид – и тут же спрыгнул с кровати, подошел, сдернул салфетку. Три розовых бархатистых персика, длинный сэндвич – половина французского батона, масло, черная белужья икра. Бутылка. «Шато-лафит», – прочел он на этикетке. Небольшая серебряная салатница, прикрытая крышечкой. Рафалович хмыкнул, приподнял крышку. На дне салатницы лежала, скорее всего, одна из тех пачек, которыми был набит черный «дипломат».
– Тьфу на вас! – пробормотал Рафалович. – В доме врага…
Но жрать хочется. И перед кем держать принципы, в пустой-то комнате? Пачка перекочевала во внутренний карман, в одной руке оказался батон, в другой – стакан с лафитом. Надо же, суки, как его вкусы угадали! За стеной заиграл Моцарт…
– Ты спал? Извини…
– Какое там спал!
– Если хочешь, спускайся вниз. Выпьем. Я одна.
Собственно, одну бутылку он уже уговорил. Почему бы не вторую? Тем более что даже не знаешь, придется ли еще когда-нибудь…
– Вот и все. В четыре заедет Тед, отвезет тебя на летное поле. Утречком будешь в своем Монако. А через месяц-другой забудешь наше маленькое приключение, как дурной сон.
Таня лениво потянулась к фигурной бутылочке «Луи-Трез», стоящей между ними на низком столике, плеснула себе на донышко бокала.
– Дурной сон, – повторил Рафалович. – А что я Лильке скажу?
– Объясни, что неожиданно подвернулся быстрый и выгодный гешефт. Тем более что для тебя так оно и было. Как бы ты ни был крут у себя там, в Союзе…
– В России, – автоматически поправил он.
– Ну да, в России, конечно. Двадцать тысяч гринов за день работы…
– Десять, – снова перебил он.
– Извини. Вон там, на каминной полке. Потом возьмешь.
Рафалович посмотрел на Таню и с горечью спросил:
– Так зачем надо было ломать всю эту комедию? Чувства изображать, в горы меня тащить, дурью накачивать… – Он скривился, будто лимон проглотил. – Я бы и взрячую тебе подыграл, за такие-то гонорары.
– Подыграл бы, говоришь? А в какой, по-твоему, игре?
– Ну, я не знаю… Афера. Масштабная грамотная афера. Вы со старичком красиво кинули этого жирного лоха…
– Скалли-то? Это так, побочный сюжет.
– Ни фига ж себе побочный! На четверть лимона… – Рафалович рывком встал, заходил по просторной комнате, без надобности трогая разные предметы. – Это же огромная сумма! Думаешь, он смирится с такой потерей, не будет искать вас?..
– Нас?
– Ну, тебя, старика этого, меня…
– Сядь и успокойся. Этот идиот никого уже искать не будет.
– Уже? – выдохнул Рафалович. – Так его что, того?..
– Эк ты, болезный, разволновался-то, а еще говоришь – взрячую подыграл бы.
– Ну я ж не знал, что мокрое…
– А что ты вообще знаешь? – Таня смотрела на него с откровенной, издевкой. – Ладно, не бзди, Маруся, дело чистое, концов не найдут. А на тебя и подавно не выйдут, если, конечно, язык распускать не станешь.
– Я? Язык распускать?
– Вижу, понял. Ну и ладненько. – Она сладко потянулась. – Ты посиди еще, а мне пора на боковую. Простишь, если провожать не выйду?
– Но для чего… для чего?! – не слушая ее, воскликнул Рафалович. – И почему я?
Таня небрежно махнула рукой.
– Так уж вышло. Просто ты, золотой мой, до головокружения похож на одного человечка. Большого человечка из маленькой, но зело богатой страны. Впрочем, большим ему теперь уж не бывать.
– Подставили?
– Как кролика Роджера. Тебя же, дружочек, скрытой камерой снимали, и утром, в парке, и на вилле у папы Карло. Отсюда и очки, и маскарад мой вечерний. Так что не парься понапрасну. А Лилечке твоей, чтобы любознательность погасить, ты, пожалуй, лучше скажи, что два дня и три ночи со мной кувыркался, а потом опомнился и к законной прибежал. Купи что-нибудь хорошее. Бабы, они такие покаяния любят…
Но объяснять Лиле ничего не пришлось. Портье в «Отель де Пари» с сочувственным видом передал ему его краснокожую паспортину, чемодан и гневную прощальную записку с множеством орфографических ошибок.
Жена так и не простила ему ни измены с ее лучшей школьной подругой, ни того идиотского положения, в которое он невольно поставил ее саму. После шумного и скандального развода она с мальчишками укатила к маме в Хайфу, куда он ежемесячно переправлял по тысяче долларов содержания…
– Эй, иди сюда! – крикнул Рафалович в раскрытую дверь, а когда, по-прежнему надувшись, вошла Аллочка, прихлопнул ее по попке и ворчливо спросил: – Ну, и что стоит твоя Австралия?
Аллочка завизжала и бросилась ему на шею.
– А?! Что?!