Крик ворона

Это приятное известие застало Павла в далекой знойной Кении. Получилось это так. Несмотря на столь внушительный успех со сквидами, Вилаи-старший, Аланна и Павел на достигнутом не остановились и снова занялись углеродной сверхпроводимостью. Финансовые успехи «Информеда» позволяли теперь не стесняться в средствах. Эксперименты с углеродными материалами выявили некоторые закономерности кристаллического строения – наличие микроскопических кластеров с особой структурой. Чем больше таких кластеров оказывалось в материале, тем более выраженной сверхпроводимостью он обладал. Такие кластеры получили название «фуллеренов». Наибольшей частотой фуллеренов отличались кенийские шунгиты. Павел, озверевший от непрерывного сидения в лабораториях, с удовольствием согласился возглавить экспедицию на шунгитовые разработки.

Земля, на которой эти разработки проводились, принадлежала могущественному племени, и все вопросы решались не только правительственными чиновниками, но и местной родовой знатью. Интересы племени, как сообщили Павлу, будет защищать некий Джошуа Амато, второй сын вождя. Павел, день назад прилетевший в Найроби, ожидал увидеть чуть ли не дикаря в набедренной повязке, но мистер Амато оказался вполне цивилизованным необъятных размеров молодым джентльменом в белом костюме, выпускником юридического факультета Гарварда. К тому времени английский язык Павла стал безупречен, но из разговора мистера Амато со вторым юрисконсультом «Информеда» он сумел понять лишь отдельные слова. И неудивительно – беседа велась на густейшем юридическом воляпюке. Выработка соглашения заняла почти неделю. Павел, изнывавший от безделья, про себя крыл въедливого черножопого крючкотвора. Спустя месяц он теми же словами поносил африканскую жару, назойливых мух, одиночество, теплую дистиллированную воду, тупость местных рабочих – и единственную отраду находил в обществе того же Джошуа Амато или попросту Джоша, который нередко залетал на разрезы на собственном вертолете, привозил свежие журналы и новости, а раза два в месяц забирал его с собой в свой особнячок, похожий на герцогский дворец и утопавший в зелени прямо-таки райских садов. Именно Джош и сообщил Павлу об изменении его имущественного положения.

Первой реакцией Павла была мысль, острая как бритва: «Вот теперь пора вытаскивать Таню!» Собственно, с этой мыслью он жил постоянно, и даже придумал варианты действий; теперь появлялась возможность эти действия осуществить.

– Спасибо, Джош, хватит, – сказал он, с трудом высвобождаясь из объятий черного гиганта. – Лучше скажи мне, у тебя случайно нет знакомого, надежного человека, который учился бы в Союзе?

– А тебе зачем? – недоуменно спросил Джош.

Павел объяснил.

– Стоит ли доверять такое деликатное дело постороннему лицу? Я сам давно мечтал побывать в России, посмотреть Москву, Ленинград…

III

(1990)

Начало сводить бедро, и Таня, перенеся вес тела, медленно вытянула ногу в сторону и принялась одной рукой массировать затекшую мышцу. Вторая рука придерживала пристроенную на камне снайперскую винтовку, а глаза через редеющий туман пристально вглядывались в пока еще смутные очертания двухэтажного дома-башни, притулившегося на крутом горном склоне по ту сторону тихого фьорда. Теперь уже скоро. Главное – чтобы напарник не подкачал, не начал свой фейерверк до того, как можно будет уже разглядеть лица… Таня навела фокус оптики. В прицеле плавала декоративная железная ограда, «Мерседес», пристроившийся у самых воротец, ряд голубых сосенок на газоне, тянущемся вдоль фасада. Черная входная дверь под козырьком, подковообразные окна первого этажа, на втором – сплошное стекло, забранное в чуть заметные отсюда переплеты, темно-зеленые шторы, закрывающие вид вовнутрь. Широкий балкон, на нем – садовый столик со стульями. Детали пока немного расплываются, слева от двери видно овальное углубление, а дверного молоточка пока не видно, о наличии букв на бронзовой табличке можно только догадываться. Ну еще чуть-чуть…

Интересно, а что бы подумали доктор Барроха, художник Роман Астрай, его пухлая супруга Винсента или другие завсегдатаи «Эскауди-клуба», увидев свою соседку по фешенебельному горному предместью Сан-Себастьяна, эксцентричную, суховатую в общении англичаночку в шелковых красных шароварах и с неизменной сигарой в зубах, нигде не показывающуюся без пожилого усатого слуги-соотечественника, здесь, на другом краю Европы, да еще в таком умопомрачительном виде? Черно-серый пятнистый камуфляж, в котором она почти сливается со здоровенной каменюкой, сплошь поросшей лишайником, физиономия размалевана сажей, как у трубочиста, в руках – вполне серьезное и современное орудие убийства… Теннис, поло, уроки испанского, по вечерам канаста с дамами или покер с мужчинами, изредка – стаканчик легкого вина к традиционной баскской «пиль-пиль», которую непревзойденно готовит дон Хоакин, клубный шеф, а в начале одиннадцатого – безмолвного слугу под ручку и в уединенный домик, окруженный лимонными деревьями. Буэнос ночес, милостивые государыни и милостивые государи, завтра встретимся вновь! Такое вот размеренное, тихое, благопристойное существование, от которого ночами хотелось выть…

Фразу, которой Морвен закончил тот принципиальный разговор, Таня поначалу всерьез не приняла, более того, посчитала бессмысленной. Чтоб самой обратно запроситься – в шестерки к легавым, даже самым хитромудрым?! А хо-хо не хо-хо, как кто-то в какой-то книжке говорил? Тогда ей казалось, что главное – выйти из смертельного клинча, отторговать время, минимум свободы, а дальше как карта ляжет, мир большой… И внешне вроде все неплохо вытанцевалось: уютный домик с видом на Бискайский залив из мансардного окна, очень приличное денежное содержание (компенсация, надо полагать, за загубленный бизнес, с которого, кстати, и сами псы позорные поживились неплохо – как-никак главные инвесторы, хоть и закулисные). Мадам рантье – не жизнь, а мечта идиота.

И пригляд самый нехитрый – старый приятель Эрвин, по совместительству шофер и домашний мастер, и Флора, женушка его, по совместительству экономка. Modus operandi – вести себя смирно, номеров не откалывать и держать рот на замке. И все. Получив такие условия, Таня нисколько не сомневалась, что через месяц-другой, когда разберется в обстановке и притупит примерным поведением бдительность стражей, сбежит непременно – и организует себе самую блистательную «перемену участи».

Но что-то сломалось в ней, будто заклятие навели. Пробили энергетической стрелой. Сорок восемь Таниных мужских процентов, неукротимые и отважные, тщетно бились в невидимых цепях, которыми обвила их внутренняя женщина Морвена, а явленная миру женщина Таня – мисс Дарлин Теннисон – не находила себе места от внутренней пустоты, все настойчивей требующей заполнения. Она прилагала все силы, чтобы не поддаваться этой пустоте, до изнеможения забивая день всякими внешними делами. Жесткий, расписанный по минутам режим: утренние вылазки на базар в компании Флоры и Эухении, прислуги из местных, спорт и светское общение в клубе, походы в горы, в пещеры, на дальние пляжи. К урокам испанского прибавились занятия другими языками – итальянским, немецким… Вскоре в доме появился кабинетный рояль. Через клуб втянулась в благотворительность, в сопровождении неизменного Эрвина разъезжала с пакетами дешевой еды, одежки, лекарств по бедным предместьям, по деревням, посещала больницы. На чаи и душеспасительные беседы в дамский клуб ее сопровождала Флора. И еще были книги – как отдых, как работа, даже как аверсионная терапия: по часу в день заставляла себя читать Жан-Жака Руссо в оригинале, со словарем, естественно. Более мерзкое занятие было трудно вообразить, зато потом как хорошо!.. Не спилась, не удавилась, не сошла с ума, не кинулась в ножки Эрвину, чтобы поскорее отрапортовал шефам о ее капитуляции. И это было настоящее чудо.

А весной, через полтора года этой ракушечной жизни, начались многозначительные перемены. Как-то подозрительно резко отбыл на родину Эрвин лечить за казенный счет простатит, хотя никогда прежде на здоровье не жаловался. Таня все ждала, когда же пришлют сменщика. Так и не прислали, а через неделю засобиралась и Флора.