Крик ворона

– С таким расчетом и подбирали. А вы, помнится, еще сомневались.

– Был грех, не сразу разобрался. Первое впечатление было, прямо скажем, не очень благоприятное. Спасибо вам, Вячеслав Михайлович, огромное… Эх, мне бы таких помощников на семь лет пораньше, не пришлось бы сейчас догонять американцев.

– Да, – задумчиво согласился Лимонтьев. – Ну, а остальные работники? Жалоб нет?

– Какие жалобы, что вы? Исполнительны, неприхотливы, никаких эксцессов. А Герман Фомич так вообще золотой человек. Экспедиция за ним, как за каменной стеной. Вот кто настоящий начальник! А я так, зам по науке. И, знаете, меня это устраивает…

– Волосики на лысину зачесаны, усики как два слизняка на губе, глазки бегают, льстит, заискивает, в рот смотрит, – продолжил с усмешкой Лимонтьев. – Классический типаж завхоза-жулика. Фомич, кстати, этот образ десятилетиями оттачивал.

– Зачем? – недоуменно спросил Павел.

– Игра на стереотипах. Когда человек с вашими, допустим, внешними данными и манерами честно и профессионально выполняет свою работу, никого не обманывает, ничего не крадет, это в порядке вещей. Но когда то же самое делает – и не делает – такой вот Фомич, это уже событие, почти подвиг. А во-вторых, ему так проще общаться с другими хозяйственниками: он для них свой, видите ли.

Кира принесла чайник и миску со свежими лепешками и поставила на край стола, подальше от карты.

– Вячеслав Михайлович, Павел Дмитриевич, завтракать! – объявила она. – Я пойду остальных будить.

– Да пусть поспят, сегодня ведь маршрутов не будет, – сказал Павел, отводя взгляд. Он не любил смотреть на Киру: она слишком уж напоминала Таню-Первую. Впрочем, сходство ограничивалось внешностью.

– А лепешки остынут?

– Холодненьких поедят.

Кира ушла, а Павел, убрав карту в планшет, обратился к Лимонтьеву:

– И еще, Вячеслав Михайлович… Спасибо вам огромное, что привезли мне Таню… Знаете, мы так давно не виделись…

– Это случай. Проездом через Москву позвонила мне узнать, как вы, а я как раз сюда собирался. Ну и предложил такой вариант… Я, Павел Дмитриевич, вот что думаю… Вы этот участок уже отработали?

– Практически да. Завтра ждем вертолет.

– Вот и отлично. Экспедиция отправится на новый участок, а мы с Татьяной Валентиновной в Хорог и далее.

Павел печально кивнул. Что бы ему вертолет на пару деньков позже заказать? Эх, знал бы прикуп – жил бы в Сочи. И при этом не работал…

– Так вот, Павел Дмитриевич. Я предлагаю вам прокатиться с нами. Право на недельку отпуска вы заслужили с лихвой.

– Но… но… как же экспедиция?

– Какое-то время прекрасно справятся без вас. Оставьте за себя Калачова, он толковый, только сегодня проведите с ним и с Жаппаром подробный инструктаж. На карте маршруты укажите, место стоянки, поближе к тракту и к заставе, чтобы вы, когда возвращаться будете, смогли из Хорога на попутках добраться.

– Ой, я… я даже не знаю, как вас благодарить, Вячеслав Михайлович…

– Сочтемся, – сказал Лимонтьев и откусил кусок лепешки. – Ешьте, пока горяченькие.

В отличие от Хорога, напряженного, прифронтового, забитого военной техникой, пропахшего бензином и порохом, Душанбе за семь лет не изменился нисколько. На пути с площадки вертолетного полка – гражданские рейсы на Памир были отменены – Павел узнавал знакомые места, показывал Тане, рассказывал, обходя молчанием все, что было напрямую связано с Варей – той женщиной, которая шесть лет назад выхаживала его в здешней больнице после жуткой автокатастрофы и с которой была у него любовь —бурная, скоротечная, закончившаяся резко и очень неприятно. Давно уже это отболело, и вспоминать не хотелось – ан вспоминалось…

Город встретил их лютой августовской жарой. Пять дней они безвылазно провели в гостинице «Таджикистан», лежа в чем мама родила под кондиционером. Надышаться любовью не могли – все было мало им, мало, и любая минута, когда они не касались друг друга, была бесконечно долгой, пустой, напрасной…

Рано утром, «по холодку» они вместе выбирались на Зеленый базар и загружали сумки фруктами, помидорами, орехами, горячими лепешками. Все это великолепие поедалось в течение дня со зверским аппетитом и запивалось крепким чаем. Когда на город опускался желанный вечер и жара спадала, они поднимались, одевались, шли гулять по ярко освещенным улицам, любовались фонтанами с подсветкой, а потом ужинали в гостиничном ресторане и укладывались спать.

Настал день шестой. Таня с наслаждением затянулась сигаретой – Душанбе был завален финским «Мальборо» по полтора рубля, – посмотрела на Павла, лежащего рядом с ней на прохладном линолеуме, вздохнула и спросила:

– Проводишь меня в аэропорт к шести? Мой рейс в шестнадцать десять по Москве, значит – в семь десять. Павел встрепенулся:

– Как, уже?

– Да, ты просто забыл. И тебе завтра утром лететь.

– Точно, забыл. Про все забыл. Немудрено. —

И со значением посмотрел на Таню. – Ну ничего, у меня здесь работы недели на две осталось. Ненадолго расстаемся.

– Не так уж и ненадолго, – она снова вздохнула.

– Да что такое?

– И про это забыл? Я же говорила тебе: мне через три дня нужно быть в Одессе.

– Ах да, красавица-графиня, – печально проговорил он.

Ну почему, почему так быстро кончается все хорошее? В эти блаженные дни он открыл для себя Таню с новой, неожиданной стороны, хотя в чем именно заключалась эта новизна, сказать не мог. Должно быть, какие-то штрихи к ее личности добавило долгое пребывание за рубежом. Сам Павел никогда за пределы страны не выезжал и не мог выезжать, поскольку работал в закрытом институте, но во всех, побывавших там, подмечал некоторые перемены, подчас разительные. Как правило, эти перемены Павла немного раздражали, но в Тане каждая новая черточка была восхитительна. Да и могло ли быть иначе?

– Которую убивают на двадцатой минуте фильма… – подхватила между тем Таня. – Так что я быстро отстреляюсь. Пантюхин обещал отпустить через месяц… Знаешь, ты, пожалуйста, береги себя. Мне что-то тревожно…

– Да брось ты! Граница на замке, вертолеты как часы летают, горки на том участке не сильно крутые…

– Я не об этом… Помнишь, ты рассказывал мне про свои экспедиции – как по вечерам пели у костра под гитару, спирт глушили, спорили до хрипоты, собачились, кому посуду мыть, случалось, и морды друг другу били.

– Случалось, – подтвердил он. – Это ты к чему? Боишься, как бы мне тут напоследок чайник не начистили?..

– Погоди, не перебивай, я и сама-то не знаю, как точно передать. Понимаешь, там, в горах, меня не оставляло чувство, будто я снова попала на съемочную площадку. Только декорации и реквизит из одного фильма, реплики из другого, а типажи – из третьего.

– Что-то я не понял…

– Ну, про декорации понятно. Горы, палатки, спальники, рюкзаки, молотки. Природа. Тяжелая физическая работа – она ведь только для тебя и, может, для твоих аспирантов, немножечко умственная тоже, а для других… В таких обстоятельствах человек помимо воли становится грубее, что ли. Во всяком случае, не очень следит за хорошими манерами. А твои прямо из кожи вон лезут – все по имени-отчеству, да «пожалуйста», да «будьте любезны».

Павел усмехнулся.

– Так это они перед Лимонтьевым выделывались. Начальство как-никак.

– Фомича твоего я еще понимаю, – продолжила Таня, – он из тех, кто любому начальству попу лижет, на том и поднялся, наверное…

Павел вспомнил характеристику, данную Фомичу Лимотьевым, и вставил:

– Это он образ такой создает. В интересах дела.

А так – золотой мужик.

– Может быть. А вот остальных я совсем не пойму. По рожам ведь видно, что в обычной жизни они совсем другие. Заметил, каким поставленным движением этот Рыбин банки с пивом открывал? Будто всю жизнь только баночным «Коффом» отпаивался, а его ведь в наших магазинах не больно-то продают. А Кира? Когда я консервированную спаржу вынула, даже не спросила, что это такое. И джинсы у нее настоящий «супер-райфл», а не польский, как у меня…