Студенты

Друзья исправно посещали Берга, абонировались в библиотеке, читая книги вроде "Вечного жида", "Трех мушкетеров", "Тайн французской революции", "Королевы Марго", "Графа Монте-Кристо".

В течение месяца оба так и не видели ни разу дневного света.

- Может быть, его уж и нет? - говорил Карташев.

- Во всяком случае, это не важно... - отвечал Шацкий.

Но, собственно, настоящее увлечение первых дней той жизнью, какою теперь зажили Карташев и Шацкий, уже прошло у Карташева. Грызло его и сознание праздности и незаконности такой жизни и, наконец, бесцельность ее. Так, с итальянкой продолжались заигрыванья, но дальше взглядов и улыбочек дело не шло, да и не могло идти, потому что уже один билет в третьем ряду был непосильным расходом.

- Мой друг!.. - говорил ему Шацкий, с расстановкой, точно подбирая выражения, что как бы придавало особый вес его словам, - или объяснись... или дай ей понять наконец, что ты... ну не можешь... плох...

- Конечно, плох, - быстро отвечал, краснея, Карташев. - Я любовь понимаю, если могу любимой женщине дать все, а если я не могу...

Шацкий, не сводя прищуренных глаз с Карташева, качал отрицательно головой.

- Все это очень условно... пять сотенных...

И он вынул из портфеля пять радужных бумажек и показал Карташеву.

- Вот таких.

Глаза Карташева смущенно и с завистью смотрели на недосягаемое богатство, но он как мог тверже ответил:

- Это не деньги...

- Да-а? - спросил пренебрежительно Шацкий и спрятал деньги назад. Если хочешь попробовать, возьми. - Он опять вынул деньги и протянул Карташеву. Карташев не знал, шутит Шацкий или предлагает серьезно. Но Шацкий уже снова спрятал деньги, говоря: - Мой друг, я не хочу быть причиной твоей гибели... Она не стоит твоей любви.

- Да я и не возьму твоих денег.

- Конечно!..

- Потому что раньше двадцати одного года не буду иметь своих.

- Жаль, жаль. Я считал тебя более приличным мальчиком. Ты в гимназии выглядел таким... ну, по крайней мере, тысяч на двести... Такой задумчивый, как будто стоит ему только пальцем двинуть, и Мефистофель уж готов к услугам... а ты, в сущности, только жулик. Да, ты падаешь, мой друг... и я боюсь, что ты, наконец, превратишься в простую кокотку... как Ларио: "Дай рубль на память..."

Такие разговоры коробили и раздражали Карташева. Он был опять без денег, надо было или брать взаймы у Шацкого, или прекратить посещения Берга. Он давал себе обещание не ходить к Бергу, но в восемь часов вечера неудержимо рвался следом за Шацким. Шел неудовлетворенный, томился в коридорах деревянного театра, томился в кресле, слушая те же арии, видя те же движения, томился, смотря на ту же толпу поклонников, которые и во время представления, и в антрактах непринужденно кричали, смеялись и пили шампанское.

Все это было недоступно для него, все это было пошло, даже глупо, но все это какой-то уже образовавшейся привычкой тянуло к себе Карташева, так же тянуло, как тянет пьяницу к водке, не давая в то же время никакого удовлетворения.

- В сущности, что нам делать здесь? - говорил иногда в антракте Карташев Шацкому.

- Говори, пожалуйста, в единственном числе, - резко обрывал его Шацкий, - если бы я хотел, то знал бы, что делать.

И Шацкий убегал от унылого Карташева, бегал по коридорам, выкрикивал свое "дзин-ла-ла", останавливался вдруг, расставляя свои длинные ноги, и смотрел, вытянув шею. А когда поворачивались и смотрели на него другие, он смеялся и с новым криком "дзин-ла-ла" несся дальше. Если он налетал на какого-нибудь гремевшего и сопевшего от выпитого коньяку и шампанского марса и тот грубо отталкивал его, - Шацкий на мгновение краснел, мигал усиленно глазами и опять, с новой энергией, отчаянно выкрикивая и ломаясь, стремительно несся дальше.

В своих сношениях с Карташевым он все больше и больше стал походить на прежнего "идиота" Шацкого, малоостроумного, малоинтересного, нахального и бесцеремонного. Между Карташевым и им происходили нередко грубые и резкие стычки, причем Шацкий спокойно язвил Карташева, задевая самые больные места его, а Карташев, сделавшись вспыльчивым, как порох, кричал и ругался.

Но к вечеру мир всегда восстановлялся, и они опять шли оба к Бергу.

Однажды Шацкий после такой ссоры, проснувшись утром раньше обыкновенного, озабоченно умывшись и напившись чаю, куда-то исчез, а Карташев с горя, почувствовав еще большую пустоту, повернулся на другой бок и проспал до его возвращения. Были уже сумерки, когда Шацкий вошел. Он понюхал воздух, окинул взглядом неубранную комнату, застывший на столе самовар и проговорил брезгливо:

- Какая гадость! как свинья... В комнате вонь, черт знает что такое...

Карташев открыл распухшие от сна глаза.

- На что ты похож? Бледный, истасканный...

- Не твое дело, - угрюмо ответил Карташев.

- И это Тёма... красавчик по мнению коров, гордость матери!

- Послушай! - вскипел Карташев.

- Что - драться?! То есть окончательно юнкер какой-то.

Шацкий остановился перед Карташевым.

- Хорош!

Он посмотрел еще, покачал головой, вздохнул и отошел. Немного погодя он уже своим обычным спокойным голосом сказал:

- А я на лекциях был.

Карташев молчал.

- А ты что ж? совсем раздумал ходить на лекции?

- Ты бы нанял квартиру еще дальше от университета, - ответил нехотя Карташев.

- Да-а... я виноват... Ну-с, хорошо... Читай!

Карташев взял из рук Шацкого афишу с анонсом о бенефисе итальянки.

- Что скажешь? - спросил Шацкий, когда Карташев, прочитав, положил молча на одеяло афишу и закрыл глаза.

- Я не пойду, - ответил мрачно Карташев.

- О-о! Мой друг! ты, как Антоний в объятиях Клеопатры, потерял все свое мужество... Артур, мой друг, что с тобой? Где, где то время золотое, когда, беспечный, ты носился на своем Орлике по степям своей Новороссии... Артур! вспомни о предках своих... Владетельный некогда князь Хорват... Потомок мрачных демонов с их нечеловеческими страстями... И вот последыш их... последнее слово науки, дитя конца девятнадцатого столетия... не вкусивши жизни, уж отошедший под тень ее...

- Перестань ерунду нести.

- О мой друг! ты мрачен, ты, как царь Саул, ищешь меча... Музыку, скорей музыку и чудный голос неземной... Сюда, итальянка, небожительница, и развлеки мне моего Тёму... Тёма! букет итальяночке!