Тень колдуна

В конце концов терпение Шедоуспана лопнуло, и он имел глупость сказать об этом.

Не удостоив реплику Ганса каких-либо комментариев, Глаз рассерженно и гордо удалился с большой скоростью.

Шедоуспану еще никогда не случалось оказываться в столь глупом положении, как в тот момент, когда он начал выкрикивать извинения, обращенные к бестелесному глазу.

Тот смягчился и вернулся, предварительно выдержав паузу, достаточную для того, чтобы Ганс еще больше устыдился.

— Мудрость, — высокопарно изрек он, — состоит в том, чтобы знать, когда извиниться.

«Как хорошо, что я теперь это знаю», — подумал Шедоуспан и вновь заикнулся о возможности покинуть подземное убежище мертвого чародея.

Получив, во-первых, изрядную порцию извинений и, во-вторых, вежливо сформулированную просьбу, Глаз снизошел до нужд компаньона.

— Только подожди минуточку, — сказал Шедоуспан и расхрабрился настолько, чтобы вернуться в святая святых Корстикова убежища и захватить со стола сосуд с кислотой. У него было некое предчувствие: если бы Мигнариал была рядом, подумал он, она обязательно посоветовала бы ему сделать это.

Блуждающий Глаз показал своему новому другу путь к выходу. При этом Гансу пришлось еще немало прошагать по подземным коридорам и спуститься еще по двум лестницам. Всю дорогу Ганс проявлял повышенную осторожность по отношению к ноше, которую сам на себя взвалил — громоздкому и тяжелому сосуду со смертоносной жидкостью.

Шедоуспан не поверил своим глазам, когда, распахнув осклизлую и полусгнившую дверь, вдруг почувствовал дуновение свежего ночного ветра и вышел на поверхность у самого подножия длинного Городского Холма, озаренного сиянием полной луны. Он огляделся вокруг, задаваясь вопросом, какое же пространство под этим холмом изрыл Корстик... и сколько же лиг довелось Шедоуспану прошагать в эту ночь. Ему казалось, что он провел в этом жутком подземелье не меньше месяца, наполненного ужасом, безумием и болью, но, судя по положению луны, ночь была на исходе.

— Хорошенько запомни, где мы находимся, — велел Глаз, — и закрой дверь.

Ганс послушно огляделся, отмечая в памяти ориентиры, и захлопнул деревянную дверь в небольшой возвышенности у подножия длинного холма. В ту же секунду дверь исчезла, и на ее месте возник низкий куст, широко раскинувший колючие ветки.

— Неверно полагают, — назидательно заявил Глаз, — что все чары колдуна умирают вместе с ним.

— Да уж, — отозвался Ганс, задумчиво и медленно кивая. — Надеюсь, что только нам одним известно, где находится эта дверь.

Он вновь почувствовал адскую жажду и волчий голод.

И еще ему пришло в голову, что здесь уже вряд ли потребуется сосуд с кислотой, который он тащил с такими предосторожностями. Хватит предчувствий. Это удел Мигнариал... где бы она ни была. Ганс поставил сосуд на землю под заколдованным кустом.

Внезапно Глаз затрепетал, словно подхваченный восходящим потоком воздуха. Не нужно было быть чародеем или обладать даром ясновидения, чтобы распознать в этом движении гигантского одинокого глаза приступ неудержимого ликования.

— Позволь сказать, мой добрый Ганс: благодаря тебе я теперь свободен от Корстика и этого ужасного темного места, а у тебя, Ганс, теперь есть друг — Блуждающий Глаз.

Шедоуспан был серьезен.

Он вскарабкался на огромное сучковатое дерево с такой легкостью, словно оно имело ступеньки и нашел небольшое естественное углубление футах в двадцати над землей, где ствол разделялся на три большие ветви.

— Ты... лазаешь по деревьям... просто здорово! — произнес Глаз, слегка запыхавшись.

Шедоуспан откликнулся: «Угу».

Сюда, в развилку, Ганс спрятал содержимое кожаной шкатулки вместе с кольцом, создающим иллюзии, завернув все это в узелок из обрывка туники.

Забрав с собой только два кольца, интересовавшие Ката-марку, но которые он предварительно хотел показать Аркале, Ганс спустился и обернулся, чтобы бросить последний взгляд на поместье магистра магов.

Он решил не возвращаться туда; едва ли граф и его слуга все еще дожидаются его там, и уж вовсе маловероятно, что они оставили там Железногубого и Нотабля... вряд ли Нотабль согласился остаться с ними.

«Я только загляну в гостиницу к Катамарке и выскажу сукину сыну все, что я о нем думаю, — решил он. — Либо они уже там, либо я их подожду».

Он посмотрел вверх и огляделся кругом. Блуждающий Глаз исчез. Возможно, Глазу захотелось побыть одному. Ганс решил, что переживет это.

— Отправился блуждать, — пробормотал Шедоуспан и зашагал прочь.

Глава 17

Едва ли кто-нибудь смог бы угадать, что Гансу было суждено обнаружить, когда он вошел во вторую комнату апартаментов Катамарки. Он считал, что для него с ужасами покончено навсегда.

Однако он различил запах ужаса еще до того, как перешагнул порог распахнутой двери: вокруг все было забрызгано кровью. Она стекала по стенам и была даже на потолке, куда, должно быть, артерия выпустила алый фонтан. Тоненькие ручейки бежали по полу, словно следы улиток, выпачканных в красном. А в центре, в красно-коричневой луже, лежала Джемиза. Она была обнажена. И обезображена. Чудовищно. Единственный оставшийся глаз был широко раскрыт, но ничего не видел. Ганс сразу понял, что смерть наступила не мгновенно, но после долгих мучений; запястья все еще были связаны за спиной, а на распростертом теле, которое было когда-то самим совершенством, всюду были видны следы избиения и порезы.

Гансу с первого взгляда стало ясно, что она мертва. Он судорожно вздохнул. Мурашки теперь переселились в желудок.

— Проклятие, Джемми, прости, что не отдал тебе ту серьгу, — сказал он тихим-претихим голосом. Он смотрел на лежащее тело, не в силах оторвать взгляда. Губы пересохли, а желудок готов был вывернуться наизнанку.

— Это не иллюзия, Ганс, — сказал голос.

Ганс машинально дернулся, хотя и узнал голос. Блуждающий Глаз вернулся.

Ганс не откликнулся и даже не кивнул. Конвульсивно содрогающийся желудок не дал ему возможности произнести хоть слово. Ганс едва успел отвернуться и извергнул все его скудное содержимое вперемешку с обжигающей рот желчью как раз в тот момент, как в номер, шумно топая, вошли трое Красных.

Глаз предусмотрительно исчез при виде грозного трио городских стражей, двое из которых держали наготове взведенные арбалеты. Стрелы были нацелены на Ганса.

— Стало быть, доносчик был прав, — сказал долговязый худой малый с безобразными трехцветными усами и странными желтоватыми глазами. Он смотрел на чужеземца так, словно ждал команды спустить тетиву.

Младший сержант, командовавший тройкой, ткнул пальцем в сторону Ганса. Он не отличался огромным ростом, но был достаточно крепок, кривоватый рот наводил на мысль о том, что он был по меньшей мере однажды крепко бит.

— Повернись и заведи руки назад, парень, чтобы я мог их связать.

— Послушайте, — сказал Ганс, вглядываясь в злые глаза. — Я только что вошел и увидел ее. Разве вы не видите, что меня только что вырвало... видите? — Он незаметно огляделся. Блуждающий Глаз вновь отправился блуждать, вероятно, весьма поспешно. Ганс понял, что рассчитывать на него, как на свидетеля, не приходилось.

— Прекрасно, — сказал младший сержант равнодушно. При каждом слоге его рот странно дергался. Глаза смотрели холодно из-под мохнатых, словно коричневые гусеницы, бровей. — Ты собираешься повернуться, как я велел, или подождешь, пока тебя продырявят?

У Ганса не было желания поворачиваться спиной к этой троице разъяренных мужчин. Неважно, были ли они городскими стражниками в форме или нет, эта компания производила впечатление людей, которым доставит колоссальное удовольствие избить его в кровь. Богатый опыт подсказывал ему, что настало время выказать повиновение. Изо всех сил стараясь выглядеть кротким, он медленно повернулся и завел руки назад.

— Свяжи-ка ему запястья, Нэт, да хорошенько. А потом позаботься освободить его от всей стали, которая на нем висит. Так кто ты такой, парень?