Страница 5 из 18
Сражаться с «патроном» не входило в планы Арчеладзе, достаточно было одного противника – Интернационала, которому и была объявлена война. Теперь «папа» мог стать ощутимой помехой, вязать его действия, висеть над головой дамокловым мечом. А полковник предполагал на определенном этапе начать большую игру с Великой тройкой, жаждущей контакта с Интернационалом. Воробьев постарался и, по сути, открыл второй фронт…
«Патрон» в своих инструкциях предписывал после объявления часа «Ч» немедленно эвакуировать спецотдел со всеми материалами групп «А» и «Б» на одну из секретных баз, расположенных вне города, а Кутасова с командой на базу в Москве. После этого, действуя строго конспиративно, произвести аресты лиц, список фамилий и адресов которых прилагался. Были здесь имена известных и весьма популярных политиков самого разного толка – занимающих очень высокие посты или находящихся в опале, – целого ряда журналистов влиятельных газет и телевидения, крупнейших банкиров, директоров заводов, заметных в обществе юристов, работников МИДа, некоторых ученых из военно-промышленного комплекса и лидеров самых разных партий и движений. Из каких соображений, по какому принципу «папа» составлял эти «черные» списки, разобраться без специальных исследований было практически невозможно. На первый взгляд все казалось полной бессмыслицей, поскольку в одном строю оказывались ярые поборники демократии и неистовые коммунисты, правозащитники и бывшие генералы, покрывшие себя славой держиморд, монархисты и либералы, а то и вовсе далекие от политики люди. Всех арестованных следовало вывозить на загородную секретную базу по выбору самого начальника спецотдела, но туда, где можно организовать небольшой тайный концентрационный лагерь, и содержать заключенных до особого личного распоряжения «патрона». Кроме того, был отдельный и короткий список фамилий и адресов – тоже в не менее странном подборе, – по которым Арчеладзе, под личную ответственность, обязан был выслать круглосуточную негласную охрану из числа наиболее подготовленных оперативников, дабы пресечь возможные теракты.
Очевидно, в кажущейся бессмыслице существовала строгая и четкая закономерность: бывший партийный босс, зубы съевший в аппаратных играх, рассчитал и спланировал все до последней мелочи. И не учел единственное – вольнолюбивую и непредсказуемую натуру самого Арчеладзе. Впрочем, до недавнего времени полковник и сам бы не поверил, что может оказаться в сегодняшнем положении, что объявит личную войну Интернационалу и тем самым поставит себя вне закона. Так что «патрон», моделируя его поведение в особых условиях, предугадал все точно и был уверен, что начальник спецотдела выполнит инструкции до последней буквы.
Пожалуй, так бы оно и случилось. Однако Арчеладзе сам себе стал казаться непредсказуемым и даже отлично помнил момент, когда это случилось, когда он ощутил первый толчок этого самого вольнолюбия.
И было как-то несерьезно, даже смешно признаться себе, что этот миг наступил, когда, стоя перед зеркалом, обнаружил, что у него на голове начинают расти волосы, а на подбородке щетина – признак мужского начала…
Более весомые причины бунта появились позже – пережитое унижение, Капитолина, зарезанный, как баран, старик Молодцов и, наконец, убийство Витьки Нигрея.
И все-таки отсчет времени начался с того первого восторга…
Он считал, что первый и довольно ощутимый удар противнику нанесен расчетливо и дерзко: три «легионера смерти» остались лежать в квартире Арчеладзе, четвертый, однорукий, со стрелой в груди, оказался в мусорном контейнере, неподалеку от целого куста редакций популярных газет. И было два пленных – Виталий Борисович, захваченный в доме Зямщица, и только что прибывший в Москву новый миссионер Альфред Каузерлинг, похищенный из гостиницы «Россия».
Перебравшись в «Душегрейку», Арчеладзе приказал Кутасову не высовываться наверх и в течение трех дней тщательно обследовать все прилегающие к базе подземные коммуникации и подыскать удобные места для новых, запасных баз в противоположных частях нижнего мира столицы. Бывший мосфильмовский трюкач в пору длительного безделья в спецотделе уже занимался обустройством «Душегрейки», отлично ориентировался в катакомбах и имел свой, «личный» выход на поверхность – через подвал жилого дома на Каланчевской улице. Личный, потому что обнаружил его сам и оборудовал дополнительными средствами, исключающими проникновение кого бы то ни было. И потому, что жил в этом доме… Воробьев получил задачу отслеживать ситуацию в городе и контролировать действия Великой тройки. На следующий же день он принес первую весть о действиях Комиссара, а значит, и «патрона»: все остающиеся сотрудники отдела поголовно и с соблюдением секретности были арестованы и помещены в четыре конспиративные квартиры, где началось дознание, именуемое служебным расследованием. Однако уже через сутки всех отпустили, и по причине неожиданной: жены, дети и родственники созвонились между собой и устроили на Лубянке небольшую, но крикливую демонстрацию, с угрозами сделать арест достоянием гласности.
Одну глупость Комиссар уже сделал. Но в другом он реабилитировался. Труп однорукого со стрелой канул в безвестность. Каждое утро Арчеладзе сам выбирался из «Душегрейки» – во-первых, чтобы не одичать, во-вторых, купить свежие газеты. В прессе было все, что угодно, кроме информации о загадочном убийстве с применением редкого оружия – арбалета. А журналисты должны непременно клюнуть на такой средневековый способ преступления! Ладно, их могли не допустить в квартиру Арчеладзе, где остались лежать легионеры в кожаных плащах, но тут-то, в сотне метров от редакций? Значит, «папа» приказал тщательно прятать все концы, оставленные подчиненным ему начальником спецотдела, ибо ему, ищущему контактов с Интернационалом, сейчас не выгодно любое подозрение, связанное с убитыми легионерами и похищенным Альфредом Каузерлингом. «Патрон», а вместе с ним и Комиссар будут молчать как рыбы, и, мало того, будут оправдывать и каким-то образом объяснять исчезновение Арчеладзе, порой даже прикрывать его, и одновременно вести лихорадочный поиск ушедшего в подполье полковника.
Он их тоже хорошо вязал… Если считать, что операция с одноруким убийцей не получилась, то ее следовало непременно повторить, только уже предусмотреть тактику противника. Великая тройка больше всего сейчас боялась огласки своих тайных замыслов и деятельности, и потому, чтобы навсегда отсечь ее от Интернационала, надо было организовать эту огласку. Следующим на очереди был пленный Виталий Борисович, вероятно, исполнявший роль резидента, организатора целой серии «самоубийств» и подложных версий об исчезновении золотого запаса.
Он многое знал и умел молчать. Воробьев, а затем офицеры из группы Кутасова пытались вытряхнуть из него хоть какую-нибудь информацию, однако он готов был идти на эшафот, сохраняя верность каким-то своим идеалам и клятвам. Мало того, он догадывался, что Арчеладзе занимается самодеятельностью, и начинал постепенно наглеть, пытаясь завербовать полковника в свой Легион и обещая простить все прегрешения.
– Служить я вам не буду, – напоследок сказал ему полковник. – А вот ты мне послужишь. Не живой, так мертвый. Твой труп найдут сегодня утром в мусорном контейнере при большом стечении московского люда и журналистов. Ты станешь пятым из Легиона, казненным по нашему ритуалу – стрелой. Думаю, мой замысел понятен?
– Сучья страна! – выругался Виталий Борисович. – Ничего, идиоты, дождетесь натовских танков… А можно было и без них.
Резидента пустили в расход, и едва его труп со стрелой оказался в мусорном контейнере, Воробьев обзвонил более десятка газет и все телевизионные каналы. Представляясь работником милиции, он сообщал о загадочном убийстве – дежурные репортеры едва не визжали от удовольствия. Скоро к контейнеру начали подъезжать редакционные автомобили, а там еще не было ни милиции, ни «скорой помощи», поскольку Воробьев звонил им в последнюю очередь, как житель дома, во дворе которого собралось много машин и людей – вроде бы намечалась бандитская разборка. До приезда оперативной группы журналисты уже отыскали труп, но, знающие толк в криминалистике, не трогали его и старались не затаптывать следы: снимали его на пленку, записывали телерепортажи с места происшествия и начинали собственные расследования, поднимая с постелей жителей близлежащих домов. Минут двадцать Воробьев бродил среди этой гомонящей возбужденной толпы и уехал, когда на помощь бойцам РУОПа, первым прибывшим на место происшествия, приехали коллеги с Лубянки. С уст газетчиков не сходило слово «стрела», так поразившее журналистское воображение.