Рыцарь и ведьма

И это был последний раз, когда Идэйн видела эскорт графа де Морлэ, доставивший ее из Дамфриза в Честер. Цыганка Мила, раненый тамплиер Асгард де ля Герш, Тайрос, второй цыган, женщины, собаки и даже блеющие овцы – все исчезли из поля зрения, как только они сошли с корабля и оказались в обнесенном стеной городе Честере. Граф Найэл, которого они встретили на дороге в Дамфриз, остался в Шотландии с армией, как и его сын Магнус.

Последний раз Идэйн только мельком видела Магнуса, он был на огромном гнедом коне, купленном им на ярмарке в Киркадлизе, смывший сок грецкого ореха и одетый в тяжелые доспехи, его длинные рыжие волосы покрывал шлем. Верхом на коне в ряду таких же закованных в латы рыцарей его отца он и сам казался истинным воплощением сурового и мрачного воина.

А вовсе, думала Идэйн, не грубоватым, красивым негодяем с кривоватой усмешкой, торговавшим с цыганами лошадьми на шотландской ярмарке, которому не могли противостоять женщины и, как она полагала, уступали сотнями. Это был тот самый рыцарь, который спас ей жизнь во время кораблекрушения, тот самый, кто так дерзко украл хаггис у пастуха, чтобы накормить их обоих, кто пешком исходил дороги Шотландии в своих сапогах из овечьей кожи в поисках ее, Идэйн, кто украл лошадь и так отважно напал на тамплиеров, один против многих, и спас ее от них в Эдинбурге, кто командовал беспорядочной и не признающей никаких правил цыганской шайкой Тайроса и благополучно доставил их в Дамфриз. И последним, но далеко не самым малым было то, что он сжимал ее в своих объятиях и занимался с ней любовью, да так, что солнце, луна и звезды остановили свой бег по небу, а весь мир стал сияюще-золотистым.

Задыхаясь от этих воспоминаний, Идэйн даже теперь не могла заставить себя понять, что со всем эти было покончено на дорожном перекрестке, где де Морлэ наткнулся на цыганский табор. Боже милостивый! Никогда до конца дней своих не забудет она того, что случилось потом, Магнус, стоявший коленях посреди грязной дороги и пытавшийся оттащить жирную сопротивляющуюся овцу, застыл, будто громом пораженный, не сводя глаз с высокого мощного рыцаря в шлеме и сверкающих латах.

Эти два лица были настолько похожи друг на друга в своей ярости, что некоторые из конных рыцарей расхохотались.

Секундой позже эти двое уже кричали друг и друга. Магнус орал на графа, а граф де Морлэ рычал на него.

– Ах, что это с тобой? – воскликнула жена коменданта. – Позор, да и только! Льешь слезы перед встречей с королем Генрихом, за которую каждая де вица отдала бы все на свете. – Обойдя корзину с бельем, она приблизилась к Идэйн. – В чем дело, дорогуша? Тебя мучают глупые страхи? Ты огорчаешься, что ты послушница и должна получить разрешение носить красивые платья, которые мы для тебя сшили, и что тебе будет оказано должное внимание? – Она вздохнула. – Ах, забудь о своих страхах, девушка, никто тебя не осудит. Кроме того, все это по приказу самого архиепископа.

Идэйн пожала плечами и отерла глаза. С ее стороны, было глупо плакать из-за Магнуса. Но она не могла объяснить простой набожной женщине, что король Генрих держал ее в замке Бистон совсем не для того, чтобы сделать своей любовницей. Как не могла объяснить, что тамплиеры хотели сделать ее своей пророчицей, чтобы она предсказывала будущее и помогла воинственным монахам добиться власти над миром. Не могла она объяснить ей и того, чего стоило Магнусу вырвать ее из их лап.

Идэйн тяжело вздохнула. Она привыкла считать, что Магнус может совершить все. Он стал конокрадом, бродягой, спутником вороватых цыган – его могли повесить даже за четверть совершенных им преступлений. Он дважды спасал ей жизнь. Но от мысли о подземелье в замке тамплиеров ее пробирала дрожь – это было пострашнее, чем утонуть с Магнусом в бурном море.

Бедная леди Друсилла! Жена коменданта думала, что она плачет при мысли о том, что ей придется пожертвовать королю Генриху свою добродетель. Но она плакала потому, что чувствовала себя без Магнуса такой одинокой. Он был ее утешением, ее силой, ее любовью. Все эти месяцы она пребывала в отчаянии, не зная, увидит ли его еще или проведет остаток дней своих без него.

Хотя он никогда и словом не упомянул, что они могли бы прожить жизнь вместе. Он был сыном дворянина и наследником графства. Кто-то при ней упомянул, что он уже обручен с девушкой своего круга.

Достаточно было взглянуть на его отца, графа де Морлэ, в доспехах, стоивших всего королевского выкупа, сидящего на одном из самых великолепных боевых коней, какого только можно было себе представить, окруженного рыцарями, оруженосцами и слугами, чтобы понять, как далека благородная семья Магнуса от такой безвестной сироты, как она, смиренная послушница из безвестного монастыря у границ Шотландии и Англии. И во все те часы, что они провели в объятиях друг друга, слово любовь ни разу не слетело с его губ. «И не слетит», – сказала себе Идэйн, закрывая глаза и испытывая знакомую боль.

В более спокойные минуты она отчаянно взывала к своему Предвидению, молила рассказать все о человеке, которому была обязана жизнью, о единственном человеке и мужчине, которого любила. Где он теперь? Сражался в рядах армии английского короля, как и его отец, против войск Уильяма Льва? Возможно, ему грозит опасность?

Она знала, что это так. Он хвастался, что всегда был победителем на турнирах, что всегда был удачливее других в поединках во всей Англии, что никогда не терпел в них поражения. Но он не знал настоящей войны.

А теперь увидит, какова она. И Идэйн постоянно думала об этом, хотя ей трудно было представить Магнуса, убивающего других во имя сохранения собственной жизни, убивающего других ради победы английского короля.

Среди ночи она просыпалась, садилась в постели и молилась о том, чтобы Предвидение вернулось к ней. Но, как она ни старалась, ничего не получилось. Она не слышала ни шепота, не видела обычно представавших перед нею картин, ничего. Предвидение просто исчезло. Ни малейшего намека на него.

– Сюда, девушка!

Жена коменданта подошла к сундуку и вытащила из него одно из платьев, которые дамам полагалось носить при дворе. Оно было недавно приведено ими в порядок. Это было платье из темно-зеленой шерсти с шелковым корсажем и рукавами с разрезами, позволявшими видеть оранжевую подкладку. Это было очень нарядное платье, предназначенное для праздников и танцев.

– Надень его, – сказала леди Друсилла. – Ты должна не снимать свои красивые платья с раннего утра до поздней ночи, потому что мы хотим, чтобы король видел тебя нарядной. Мне сказали, что раз он здесь, в Честере, то может посетить тебя в любую минуту. Несмотря на возраст, он человек бурного нрава. – И, слегка покраснев, продолжала: – Ну, чтобы быть честной, скажу, что наш благословенный сюзерен может явиться сюда в любой час дня или ночи, как ему заблагорассудится.

Идэйн сняла свое будничное домотканое платье, и леди Друсилла надела на нее льняную сорочку, а затем элегантное шелковое и шерстяное платье. Бедра Идэйн опоясали витым шелковым пояском с узором из цветов и застегнули на талии золотую пряжку. Золотая брошь придерживала на плечах воздушный шарф зеленого шелка, а волосы ее были покрыты головным убором из такой же ткани, а поверх него надет золотой обруч.

Жена коменданта суетилась вокруг Идэйн, по-видимому чрезвычайно довольная, стараясь надеть головной убор так, чтобы он покрывал голову Идэйн, но не скрывал ее блестящих золотых волос. Прикусив язык, пожилая дама неутомимо трудилась, накручивая волосы Идэйн на горячий стержень своими ловкими пальцами, а потом укладывая завитые сверкающие золотом пряди так, чтобы они ниспадали из-под покрывала на плечи и рукава платья. Потом она отступила, чтобы полюбоваться своей работой.

– Ах, если бы ты могла себя видеть! – В глазах леди Друсиллы стояли слезы. – Неудивительно, что король послал в приграничную глушь, чтобы тебя привезли из твоего жалкого монастыря! Это точь-в-точь как в пословице: «Красота не может дремать вечно, скрываясь меж камней и диких трав». Даже король прослышал о тебе!