Страница 3 из 5
Глава третья
В каменном зданьице разъезда, куда на всякий случай Кузнецов зашел, Уханова не было. Два низких зала одичало пусты, холодны, деревянные лавки грязно обшарпаны, на полутемное месиво нанесенного сюда ногами снега; железная печь с трубой, выведенной в окно, заделанное фанерой, не топилась, и пахло удушливой кислотой шинелей: тут побывали солдаты со всех проходящих эшелонов. Когда Кузнецов вышел на свежий воздух, на морозное солнце, эшелон по-прежнему стоял посреди сверкающей до горизонта глади снегов, и там наискось тянулся в безветренном небе черный дымовой конус: догорали вагоны, загнанные в тупик. Паровоз пронзительно звенел паром на путях перед опущенным семафором. Вдоль вагонов неподвижными рядами проступали построения батарей. В полукилометре за станцией подымались над степью прямые дымки невидимого в балке хутора. "Где его искать? Неужели в этом проклятом хуторе, о котором сказал старшина?" - подумал Кузнецов и уже со злой отчаянностью побежал в ту сторону по санной дороге, по вылуженной полозьями колее. Впереди, в балке, засияли, заискрились под солнцем крыши, зеркалами вспыхивали приваленные пышными сугробами низкие оконца - везде утренний покой, полная тишина, безлюдность. Похоже было, в теплых избах спали или не торопясь завтракали, будто и не было налета "мессершмиттов", - наверно, к этому привыкли в хуторе. Вдыхая горьковатый дымок кизяка, напоминавший запах свежего хлеба, Кузнецов спустился в балку, зашагал по единственной протоптанной меж сугробов тропке с вмерзшим конским навозом, мимо обсахаренных инеем корявых ветел, мимо изб с резными наличниками и, не зная, в какую избу зайти, где искать, добравшись до конца улочки, в замешательстве остановился. Все здесь, в этом хуторке, было безмятежно мирным, давно и прочно устоявшимся, по-деревенски уютным. И может быть, оттого, что отсюда, из балки, не было видно ни эшелона, ни разъезда, внезапно появилось у Кузнецова чувство отъединенности от всех, кто оставался там, в вагонах: войны, чудилось, не было, а было это солнечное морозное утро, безмолвие, лиловые тени дымов над снежными крышами. - Дяденька, а дяденька! Вы чего? - послышался писклявый голосок. За плетнем маленькая, закутанная в тулуп фигурка, нагнувшись над облитым наледью срубом, опускала на жерди ведро в колодец. - Есть тут где-нибудь боец? - спросил Кузнецов, подойдя к колодцу и произнося заранее приготовленную фразу. - Боец не проходил? - Чего? Из глубины воротника, из щелочки меха чернели, с любопытством выглядывали глаза. Это был мальчик лет десяти, голосок нежно пищал, его детские пальцы в цыпках перебирали обледенелую жердь колодезного журавля. - Я спрашиваю, нет ли бойца у вас? - повторил Кузнецов. - Ищу товарища. - Сейчас никого нету, - бойко ответил мальчик из меховых недр огромного тулупа, обвисшего на нем до пят. - А бойцов у нас много бувает. С эшелонов. Меняют. Ежели и у вас, дяденька, гимнастерка или куфайка, мамка раз выменяет. Иль мыло... Нету? А то мамка хлебу пекла... - Нет, - ответил Кузнецов. - Я не менять. Я ищу товарища. - А исподнее? - Что? - Исподнее для себя мамка хотела. Ежели теплое... Разговор был. - Нет. С поскрипыванием жерди мальчик вытащил ведро, полное тяжелой, как свинец, зимней колодезной воды; расплескивая воду, поставил на толстый от наростов льда край сруба, подхватил ведро, волоча полы тулупа по снегу, изогнувшись, понес к избе, сказал: - Прощевайте пока. - И, красными пальцами отогнув бараний мех воротника, стрельнул черными глазами вбок. - Не энтот ли товарищ ваш, дяденька! У Кайдалика был, у безногого. - Что? У какого Кайдалика? - спросил Кузнецов и тут же увидел за плетнем крайней хаты старшего сержанта Уха-нова. Уханов спускался по ступенькам крылечка к тропке, надевая шапку, лицо распарено, спокойно, сыто. Весь вид его говорил о том, что был он сейчас в уюте, в тепле и вот теперь на улицу прогуляться вышел. - А, лейтенант, боевой привет! - крикнул Уханов с добродушной приветливостью и заулыбался. - Каким образом здесь? Не меня ли ищешь? А я в окошко глянул, смотрю - свой! Он подошел косолапой развалкой деревенского парня, лузгая тыквенные зерна, сплевывая шелуху, затем полез в карман ватника, протянул Кузнецову пригоршню крупных желтоватых семечек, сказал миролюбиво: - Поджаренные. Попробуй. Четыре кармана нагрузил. До Сталинграда хватит всем щелкать. - И, взглянув в осерженные глаза Кузнецова, спросил вполусерьез: - Ты чего? Давай говори, лейтенант: в чем суть? Семечки-то держи... - Убери семечки! - проговорил, бледнея, Кузнецов. - Значит, сидел здесь в теплой хате и семечки грыз, когда "мессера" эшелон обстреливали? Кто разрешил тебе уйти из взвода? Знаешь, после этого кем тебя можно считать? С лица Уханова смыло довольное выражение, лицо мгновенно утратило сытый вид деревенского парня, стало насмешливо-невозмутимым. - Ах, вон оно что-о?.. Так знай, лейтенант, во время налета я был там... Ползал на карачках возле колодца. В деревню забрел, потому что железнодорожник с разъезда, который со мной рядом ползал, сказал, что эшелон пока постоит... Давай не будем выяснять права! - Уханов, усмехнувшись, разгрыз тыквенное семечко, выплюнул шелуху. - Если вопросов нет, согласен на все. Считай: поймал дезертира. Но упаси Боже: подвести тебя не хотел, лейтенант!.. - А ну пошли к эшелону! И брось свои семечки знаешь куда? - обрезал Кузнецов. - Пошли! - Пошли так пошли. Не будем ссориться, лейтенант. То, что он не сдержал себя при виде невозмутимого спокойствия Уханова, которому, должно быть, на все было наплевать, и то, что не мог понять этого спокойствия к тому, что не было безразлично ему, особенно злило Кузнецова, и, сбиваясь на неприятный самому тон, он договорил: - Надо думать в конце концов, черт подери! В батареях поверка личного состава, на следующей станции, наверно, выгружаться будем, а командира орудия нет!.. Как это приказываешь расценивать?.. - Если что, лейтенант, вину беру на себя: в деревне мыло на семечки менял. Ни хрена. Обойдется. Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут, - ответил Уханов и, шагая, на подъеме из балки поглядел назад - на блистающие верхи крыш, на леденцовые окна под опущенными ветлами, на синие тени дымов над сугробами, сказал: - Просто чудо деревушка! И девки до дьявола красивые - не то украинки, не то казачки. Одна вошла, брови стрелочки, глаза голубые, не ходит, а пишет... Что это, лейтенант, никак, наши "ястребки" появились? - добавил Уханов, задрав голову и сощуривая светлые нестеснительные глаза. - Нет, наверняка здесь выгружаться будем. Смотри ты, как охраняют! Низкое зимнее солнце белым диском висело в степи над длинно растянутым на путях воинским эшелоном с отцепленным паровозом, над серыми построениями солдат. А высоко над степью, над догорающими в тупике пульманами, купаясь в морозной синеве, то ввинчивалась в зенит неба, то падала на тонкие серебристые плоскости пара наших "ястребков", патрулируя эшелон. - Бегом к вагону! - скомандовал Кузнецов.