Страница 2 из 3
Когда эта группа возвратилась на берег, толпа снова взобралась на великана и полностью овладела им. Мы ушли в пять часов. Люди покрывали руки и ноги утопленника, словно густая стая чаек, сидящая на теле большой рыбы.
В следующий раз я посетил побережье тремя днями позже. Мои библиотечные коллеги поручили мне наблюдать за великаном и подготовить отчет. Они заметили мой особый интерес к этому случаю — и это было правдой, я хотел возвратиться на побережье. В сущности, великан был все еще живым для меня, и даже более живым, чем многие из тех людей, которые теперь разглядывали его. Что же так очаровывало меня? В какой-то степени — его огромные размеры, громадный объем пространства, занятый его руками и ногами, которые, казалось, должны были подчеркнуть тождественность им моих собственных миниатюрных конечностей. Но сверх того — явный, безусловный факт его существования. Что бы ни было в нашей жизни открыто для сомнения, великан, мертвый или живой, — существовал. Он существовал, словно проблеск из мира сходных абсолютов, относительно которых мы — всего лишь несовершенные и хилые копии.
Когда я приехал на побережье, толпа была значительно меньше. Около двух или трех сотен людей расположились на гальке, как на пикнике, наблюдая за группами визитеров, ходивших по песку. Череда приливов и отливов вынесла великана ближе к берегу, так развернув голову и плечи, что он казался теперь вдвое ближе. Величину его огромного тела подчеркивали незначительные размеры рыбацких лодок, вытащенных на берег около утопленника. Неровная горизонталь отмели выгнула позвоночник великана легкой аркой, увеличив грудь. Запрокинутая голова придала ему более выразительную, даже героическую позу. Совместное действие морской воды и разложение тканей сгладило черты лица, отчего оно утратило молодой, почти юный вид. Хотя громадные размеры лица вряд ли делали возможной попытку оценить возраст и характер великана, в предыдущий приезд мне показалось, по его классически оформленным губам и носу, что он был молодым человеком сдержанного и скромного характера. Сейчас, однако, великан выглядел человеком, по меньшей мере, среднего возраста. Одутловатые щеки, утолстившийся нос и виски, сузившиеся глаза придавали ему раскормленный вид, свойственный зрелому возрасту.
Ускоренное посмертное раскрытие характера великана, как бы частичное проявление его скрытой от нас личности продолжало пленять меня. Эти изменения были началом капитуляции великана той всепоглощающей системе — времени, которой подчиняется и все остальное человечество и в которой, подобно миллиону извивающихся струек расчлененного водоворота, наши скудные жизни являются начинкой. Я занял свою позицию на гальке прямо напротив головы великана, откуда мог видеть новых прибывающих и детей, карабкающихся на ноги и руки.
Среди утренних посетителей было несколько человек в кожаных куртках и парусиновых кепках, которые вглядывались в великана придирчиво и профессионально, измеряя шагами его размеры. Поднимая палки, прибитые к берегу, они делали на песке приблизительные расчеты. Я решил, что они из департамента общественных работ или каких-то других муниципальных отделов, несомненно желающих знать, как избавиться от этого монстра.
На месте действия появились также еще несколько личностей, одетых, пожалуй, более изящно — вылитые собственники. Они медленно прогуливались вокруг великана, держа руки в карманах длинных пальто и не разговаривая друг с другом. Размеры великана явно были велики даже для их несравненного предприятия. После того, как они ушли, дети продолжали взбегать и сбегать с рук и ног утопленника, а молодежь устроила борьбу на опрокинутом навзничь лице. Мокрый песок, нанесенный ногами, покрывал белую кожу.
На следующий день я намеренно отложил визит на послеобеденное время, и, когда прибыл, сидящих на гальке зевак было не больше чем 50–60 человек. Великан был подтащен морем еще ближе и находился сейчас от берега на расстоянии немногим далее 75 ярдов. Его ступни сокрушали частокол гниющего волнолома. Уклон плотного песка обращал его тело к морю, посиневшее распухшее лицо было отведено почти в сознательном жесте. Я присел на большую металлическую лебедку, прикованную к бетонному кессону над галькой, и поглядел на лежащую фигуру утопленника.
Его выбеленная кожа сейчас уже потеряла жемчужную полупрозрачность и была забрызгана грязным песком. Пучки водорослей, нанесенных ночным приливом, набились между пальцами, целая свалка мусора скопилась под щиколотками и коленями. Несмотря на продолжающееся распухание, великан все еще сохранял гомеровское величие. Огромная ширина плеч, гигантские колонны рук и ног словно переносили эту фигуру в другое измерение, и великан казался одним из утонувших аргонавтов или героев «Одиссеи»; он был более реален, чем его образ в моей памяти.
Я ступил на песок и прошел между лужами к великану. Двое маленьких мальчиков на ухе и одинокий папаша, стоявший на вершине одного из пальцев, посмотрели на меня, когда я приблизился. Но как я и надеялся, оттягивая визит, никто больше не обратил на меня внимания. Люди на берегу ежились под своими пальто.
Опрокинутая ладонь великана была покрыта обломками ракушек и песком, в котором видны были отпечатки ног. Округлая масса бедра возвышалась надо мной, закрывая море. Сладкий острый запах, который я чувствовал и раньше, был здесь сильнее. Сквозь полупрозрачную кожу я видел змеевидные петли свернувшихся кровеносных сосудов. Каким бы неприятным это ни казалось — эти непрекращающиеся изменения, эта мрачная жизнь в смерти — то, что я был один, одиночество позволило мне поставить ногу на тело.
Воспользовавшись выступающим большим пальцем как ступенькой лестницы, я взобрался на ладонь и начал восхождение. Кожа была тверже, чем я ожидал, и едва поддавалась под моим весом. Я быстро прошел по наклонному предплечью и через вздувшиеся шары бицепсов. Лицо утонувшего великана нависло справа надо мной, своими пещероподобными ноздрями и склонами щек напоминая конус причудливого вулкана.
Осторожно обогнув плечо, я ступил на широкий променад груди, поперек которой, подобно огромным стропилам, выступали гребни реберной клетки. Белая кожа была испещрена бесчисленными синяками — следами ног, делавшими ее темной. Были отчетливо различимы рисунки каблуков. Кто-то построил небольшой песочный замок в центре грудины, и я взобрался на это частично разрушенное сооружение, чтобы получше разглядеть лицо.
Двое детей, влезших на ухо, теперь втаскивали друг друга на правый глаз, слепо глядящий мимо их крохотных тел. Голубой шар глазного яблока весь был заполнен какой-то молочной жидкостью. Лицо, наблюдаемое снизу и под углом, лишено было всякой привлекательности и спокойствия, вытянувшийся искаженный рот и задранный подбородок напоминали разрушенный нос корабля, попавшего в крушение. В первый раз я представил себе, как велики были последние физические страдания великана. Я ощутил абсолютное одиночество погибшего, брошенного, как покидают корабль на пустом берегу, оставленного во власти волн, превративших его лицо в маску изнурения и беспомощности.
Как только я шагнул вперед, нога моя погрузилась куда-то в мягкие ткани и сильный порыв зловонного газа ударил из отверстия меж ребер. Отшатнувшись и отступив от гнилого воздуха, который как облако повис над головой, я повернулся в сторону моря, чтобы прочистить легкие, и с удивлением увидел, что левая рука великана была ампутирована.
В полном замешательстве я уставился на чернеющий обрубок, в то время как несколько подростков в 30 футах от меня рассматривали меня кровожадными глазами.
Это было только начало разорения. Видимо, я был свидетелем приближающегося конца величественного миража. Два последующих дня я провел в библиотеке, так как были причины, не позволившие мне поехать на побережье. Когда же в следующий раз я пересек дюны и ступил на береговую гальку, великан был немногим далее 20 ярдов. Из-за близости к грубой гальке все черты его утратили магию, присущую прежде этому телу, обмываемому волнами вдали от берега. Теперь, несмотря на его величину, покрывающие тело синяки и грязь приблизили великана к человеческому масштабу. Огромные размеры только увеличивали его уязвимость.