Враг

- Тьфу, опутал рыжий! А я думал, и правда.

Анютка и Сорокопудов ушли. Чугунок остался с растравленным сердцем. Он не мог усидеть дома. Побежал по селу.

- Вот угробители ходят! Родная Анютка - и та шлюхой стала! Пишет, пишет, мужики, все записывает. Я слово, - она его в карандаш! Что мне теперь будет? Кого-кого, а меня в первую очередь!

Говорил Чугунок, а сердце ныло.

"Зачем ты это? Против кого народ распаляешь? Не надо, остановись".

Сорокопудов, любезно раскланиваясь, уж входил в избу Никифора Салина.

Никишка отвечал на поклоны сплошной ласковостью. Лучились, маслились его глаза. Волосатые руки его, огромная спина - и те как-то хотели выразить удовольствие и ласковость.

- Оха-ха, хороша погодка стоит. Бабье лето.

- Насчет погоды, действительно, - отвечает Никишка.

- И ясно, и не жарко, и разный гнус-овод не донимает...

- Как в первейшем Крыму, - рад Никишка угодить и погодой.

- По такой погоде только и делать, что хлеб отвозить...

Никишка молчит. Анютка деловито и строго раскладывает бумаги. Огромный красный с синим карандаш, для которого в боковом кармане Сорокопудова специальное углубление, как страшное оружие в ее руках.

- Нет, товарищ, насчет возки вы ошибаетесь. Крестьянин привык хлеб возить зимой. Осенью еще вспашка под зябь. Лошадей сбивать не резон. Зима, товарищ, для этого...

- До зимы, милый папаша, ты его спровадишь весь, ищи-свищи тогда... А сейчас он у тебя дома.

Никишке вдруг страшно захотелось взять тяжелую дубину, которой заколачивают лошадиные приколы, и дать рыжему по маковке. Да так, чтоб зубы щелкнули и язык откусил.

Несколько минут он был во власти этого желания и, наслаждаясь, переживал его.

- Это почему же так про меня шутите?.. Я ведь не кулак да в середняки себя только сам перед вами причисляю.

- А четыре лошади?

- Так я их и не вижу. Я в бедняцкой супряге. Они там и работают.

- Супряга - это значит спрягаются несколько лошадей для артельной вспашки. А с кем твои лошади спрягаются? Вокруг тебя восемь семейств ни одной у них лошади. Сами подпрягаются, что ли? Интересная супряга. И какая тебе от нее выгода?

- Я, дорогой товарищ, крестьянин. Я свою нужду познал и чужой сочувствую...

- За сто пудов я любому посочувствую!

- Какие сто? (и кто проболтался - Семка или Чугунок? С обоих по сту... раклы...)

- И первые сто и вторые...

"Оба". Дрожь пронизывает Никишку.

- Сколько же в нынешнем году, гражданин Салин, ссыпал хлебу в амбар?

- Я двести пятьдесят пудов - всему селу для примера - сам назначил и отвез. Это власть должна чувствовать. Вот что.

- От тысячи пудов двести пятьдесят можно. Я бы пятьсот отвез.

- Пятьсот? Согласен! По рукам, товарищ! Я за власть все отдам! Я себя в мешок завяжу! По рукам! - Никишка бросился обнимать и охлопывать по плечам Сорокопудова. - Идем, - потащил он, - идем в амбар, сам увидишь, сколько себе оставляю. На прокорм! В обрез! Жена, ты где там? У меня чтоб поддержать! Завтра же хлеб пеки с картошкой. Рожь - любимой советской власти!

Сорокопудов махнул рукой Анютке и они пошли в амбар. Огромный ключ, похожий на обрез, с громом и звоном отпер дубовую дверь амбара с разводными железными петлями.

Пахнуло сухой рожью и защекотало в груди. Рожь лежала не в сусеках, а в мешках. На котлах - чтоб не лазили мыши. В каждом мешке пять мер. Сорокопудов сосчитал триста мер. Это будет триста пятьдесят пудов.

- Сто пудов себе оставляешь, а все излишки власти?

- Именно, именно, с любовью. В газетах напиши!

- Ладно. Вот это сознательность. Запиши, товарищ, Валаева: гражданин Никифор Салин оставляет себе сто пудов на хозяйство, все же излишки, какие нашли, отдает государству по твердой цене. К сему сам Никифор Салин.

- Распишись, папаша, в газету пошлем! Пойдем собрание делать. Об'явим.

- С восторгом! - Никишка засучил рукав и расписался.

Во время всех разговоров присутствовал и Мотька. Он молчал, как каменная баба. Он глаз не сводил с Анютки. По лицу его ходили рыжие пятна.

Собрание собрал Сорокопудов в несколько часов. Он сам помогал Чугунку оповещать население. Разослал всех боевиков. Перед собранием все разговаривал с Никишкой. Очень интересовался хозяйством, постройками. Долго удивлялся на нужник, стоявший внутри двора, недалеко от дома, на пригорке.

- Хозяин ты культурный. Один ученый немец предлагал определять культуру по отхожим местам. Нужника у вас на все село три, четыре. У тех, кто в городе жил, да в школе. Аккуратный мужик! - он заглянул туда. - Аккуратное обращение, даже листочки от календаря! Ну, брат, ты примерный...

Никишка расцветал от похвал.

Угостившись квасом, оба вместе, рядышком, пошли на собрание. Слух о новых поисках хлеба Сорокопудовым, о страшном карандаше и Анютке, которая сама указывает, к кому зайти, взбудоражил село. Пробегая на собрание, мужики кричали ее матери:

- Сука ты, знать! Сучку и родила!

- Змея ты, чорт, змею нам подарила!

- Предупреди дочку-то: пусть опомнится.

- Скажи ей, кабы чего с ней не стряслось. Бог ее накажет!

Мать не знала, что и подумать.

Предсельсовета открыл собрание. Был он растерян. Сорокопудов наедине поговорил с ним слишком ласково. Но в этом разговоре были такие слова, как мошенничество, покрывательство, суд, тюрьма. Председатель сидел, как на кусту терновника. Секретарствовать Сорокопудов усадил Анютку. Она задорно поглядывала на Мотьку, на Егора и Авдоньку. Лесоваткинцы явились тоже. Сорокопудов сказал вступительное слово. Попросту, с расстановочкой. О пятилетке, о том, почему нужен хлеб. О злостной политике кулаков. Немного сказал. Намекнул, что в Жуковке есть скрытые запасы. Этого государство не прощает. Особенно тем, кто зарыл в землю и гноит. Наконец, дал слово Никишке.

Выступил Салин. Прижимая руки к сердцу, убеждал поступить по его примеру. И после его слов снова вышел Сорокопудов. Рядом с Никишкой встали Сахарный Лоб и Гришенька. Рядом с Мотькой - Алексей. Кое-кто из родни ихней - Федор, Ферапонт. Сорокопудов пригладил рыжие вихры.

- Мужики, - сказал он, вдруг меняя свой всегдашний тон, какого тона еще не слыхали: - пора одуматься, мужики. Кулаки кричат - "деревню грабят!", середняки подтягивают, а бедняки себя не поймут. Поймите же: кулак лицемерен. Вот он перед вами. Новый кулак, обделистый, ласковый. Лицемер. Волк в шкуре ягненка! Вы думаете, он отдал последок? Он любит власть? Он жить без нее не может? Негодяй! Он обманул всех - власть, меня, нас всех здесь, собрание, счел за дураков. Лгал перед сотнями народа! У него зарыто не меньше пятисот пудов. Вот моя голова порукой. Идите всем сходом и убедимся, каким гадом, какой змеей может оказаться лицемер, ваш друг, которого вы покрываете.