Человек в пейзаже

- Потому и не вышло, что не оттуда начал! - зло сказал он, снимая холст.

- Отсюда? - Я ткнул пальцем в сторону реки.

- Угадали... - Сквозь его седоватый бурелом проступила краска. Угадали! Я вовсе не художник! Я на это не претендую! Я не за тем сюда хожу!..

- За чем же?

- Вам этого не понять.

- Вы слишком строги, - обиделся я, - и к себе и ко мне. По-вашему, вообще ничего нарисовать невозможно: ни пейзаж, ни портрет... А натюрморт?

- Вот его можно! - ни с того ни с сего возликовал он, будто тут же собрался, оставив пейзаж, взяться за натюрморт. - Вы сами не понимаете, как вы правы! Портрет тоже можно... Но - единицы! гении! Леонарды! Животное кто-нибудь написал? - выпалил он в меня.

- Птицу - с клюва, - процитировал я.

- Птица - существо удаленное... - непонятно сказал он. - Возьмем зверя. Никто! Разве что Дюрер носорога. Так он рисовал его по клеточкам. На этот раз не писал, а - рисовал. Это был первый носорог в Германии, может быть, в Европе. Дюрер был поражен. Не как гений, а как нормальный человек. Вот поражен-ность-то у него и вышла. А какой был рисовальщик!

Какие тогда были рисовальщики!.. Любой экспедиционный художник... Иногда мне кажется, что только они и художники... Которые ничего не хотели... - Он забор-мотался и забыл про меня.

- Дюрер, - сказал я, - нарисовал зверя?

- О да! Он хотел лишь зафиксировать. Он отнесся к линии как к букве. А вышел гениальный апокалипсический зверь!

- Не противоречите ли? - вкрадывался я. - Только что зверя было невозможно нарисовать.

- Нимало! - ликовал он, радостно складывая свой скарб. - Нарисовать можно. Написать нельзя. Невозможно. Поэтому, кстати, живопись и стала искусством.

- Но ведь рисуют же!

- А вы не писатель, случайно?

- Случайно, - был я вынужден.

- Так вот. Я вам скажу: пишут же?..

- Не хотите ли вы сказать... не можем ли мы заключить... что то, чему можно научиться, не есть искусство?

- Вот видите.

- А если учиться, учиться и учиться? - обрадовался я.

- Недостаточно.

- А если работать, работать и работать?

- Того меньше.

- А если просто вдруг... ни с того ни с сего... как бы понять...

- Вдохновиться?

- Ну.

- О да! - возликовал он. - Может быть... - вздохнул он. - На один раз.

- Так как же быть?

- Бог знает.

- И все?

- А вам мало?

- Мне - много.

Мы рассмеялись и вместе спустились в овраг.

- Вот вы говорите - гений... - сказал он, хотя я этого не говорил. Я уже перешел дощечку, а он еще нет. В овраге была уже ночь и затеплились гнилушки. Из глубины его оволосения тускло и смело сверкал вдохновенный взгляд. - Гении все мадонну с младенцем писали. Мадонна получалась, младенец - никогда. Замечали? О, это такая тайна! Вы сразу не поймете... Гений нам кажется особенно воплотившимся человеком. Мол, обычный человек не сумел, а он - на сто процентов... Дудки! (С чего это он так вскипятился?..) Гений есть максимально неудавшееся воплощение! С его, естественно, точки зрения, а не с нашей. Ни по вертикали, ни по горизонтали. То, что у гения за спиной (а ведь гений-божество так и помещается - за спиной...), есть безмерная диспропорция по отношению к так называемому выходу... (Знаете, в столовых в меню пишут "выход"... мяса в котлете?) То, чем мы восхищены, есть для гения полная неудовлетворенность и несчастье. Он-то знает сколько! Вот настолько он и воплощен, насколько получился у него младенец. Если гения, не дай бог, признают при жизни, его убивают, лишив именно этого неудовлетворения. Впрочем, чаще их просто распинают. Так гораздо рациональнее, все достается людям, включая и лестпость нашего ими восхищения...

Он наконец перешел по дощечке. "Уж не с гением ли я опять имею дело?" - криво подумал я; больно выстраданно прозвучали его слова. Но он был и впрямь гений...

Перейдя дощечку, как пропасть, он снова остановился и стал рыться в своей рыбацкой сумке (из-под противогаза... как она у него уцелела?). Само собой, извлеклась оттуда бутылка портвейна "Кавказ" (0,8) и стакан (один). Стакан он протянул мне;

- Не откажите?

- Я не пью.

- И давно?

- С некоторых пор.

- Ну, это не страшно.

- Я портвейна не пью... - настаивал было я.

- А вы не пейте. Я ж не вынуждаю, - ласково сказал он, стакан оказался сам в моей руке, и меня обдало жаром его непонятной власти.

- Вы - гений... - прошептал я.

- Гений и злодейство - две вещи... Гениев сейчас нет. Они не работают. Нельзя написать лишь шедевр, с которым остаются. Нельзя одну Джоконду... Нельзя написать сразу избранное, не правда ли?

- О да! Вы правы.

- Перепроизводство - условие гения. Кому нужен тридцатый том Диккенса? Или девяностый Толстого? Что они, в двенадцатом не выразились, что ли? Нам бы не хватило?

- Кажется, вы перегибаете?

- Перегибаю. Так я ж не в ЖЭКе. Я не правильно, а - правду хочу сказать. Вам достаточно Дон Кихота из всего Сервантеса, Гамлета из всего Шекспира?.. Вот вы, профессионал, сколько прочли книг?

- А сколько картин вы не видели? В Лувре, в Прадо, в наших запасниках?

- В наш век есть книги, передвижные выставки... Нам как бы проще. Хотя картины не картинки, чтобы их смотреть. Их увидеть надо.

- Вот и книгу надо прочесть.

- А я и спрашиваю: сколько книг вы прочли?,

- Да я "Дон Кихота"-то не прочитал...

- А "Гамлета"?

- Его прочитал. Недавно.

- Сколько вам было?

- Сорок.

- Спасибо. А Библию?

- Что вы меня допрашиваете?!

- Да вы не сердитесь... Я Ван Дейка от Ван Эйка отделил еще позже. Узнал, что такой был Ван Эйк, представляете?

- Старший или младший? - Тут уж я обнаглел.

- А вы будто знаете! - насупился он. - Вы тоже только одного знаете, а про второго слышали. Я же вас не спрашиваю, что Ван Эйк написал! Чтобы вы в Благовещеньях не запутались... Я думал, вы человек, что с вами говорить можно.

Он не на шутку обиделся. Разочаровался он.

- Ладно, - согласился я, - в двадцать семь лет. В двадцать семь лет я впервые Евангелие прочел. И то от одного Матфея. А Ветхий завет так и не прочел, кроме псалмов и Екклесиаста. Но с тех пор при себе держу.

- Раскрываете и закрываете?

- Раскрываю и закрываю. - Он мне положительно нравился.

- По половине?

- Ну разве что... - замямлил я. - По половинке.

- Так вы ж не пьете? Вы не пейте, я не обижусь... Моцарт - гений? спросил он, приняв.