Песня трактирщика

А что, я пела? Значит, это я пела все эти века? Я шла следом за собственной песней?

Кто-то "да",

А кто-то - "нет",

И так идет с начала лет.

Кто-то "нет",

А кто-то - "да",

Но боги видят не всегда.

Кто-то встал, другой упал,

Вот ты промазал - я попал,

Так вертится колесо,

Дни смыкаются в кольцо...

Детская песенка. Но что это были за дети? Племянники. Чьи-то глупые племянники распевали эти дурацкие стишки. А как же звезда? Что, звезда вообще не пела? Значит, это я пела все время, зовя его назад, так же, как когда-то кто-то вызовет меня песней со дна реки? "Овощи. Она пела овощам..."

Звезда теперь так близко, что я вижу: это вовсе не звезда, просто человек, старик, падающий в это старое-старое небо. Он улыбается и поднимает руки, показывая мне пламя, сочащееся из-под ногтей. Пламя тоже видит меня - оно манит, смеется, тянется к моим рукам. У человека прекрасное лицо, мудрое и решительное. Он заговорил со мной, но я не могу разобрать слов - мешает пламя, бьющееся у него под языком. Но мне не надо слышать его. Теперь я знаю, что делать.

Когда я коснусь его руки, он освободится и от неба, и от огня, освободится от всего, чего хочет от него это бледное место. И тогда мы вместе пойдем назад, на дно реки. Там тихо. Вода исцелит его ожоги. Я встаю на цыпочки, чтобы коснуться горящей руки.

И тогда! Там!

Оно встает между мною и стариком, и не остается ничего, кроме его голоса. Оно говорит: "Мое!"

Не могу смотреть. Не могу думать. "Мое!" Должно быть, у меня течет кровь из глаз и из ушей: голова полна крови. Голос пронзает меня - здесь, здесь, здесь: "Мое! Мое! Мое! Мое!", - пока я не падаю на колени, пряча лицо, пытаясь воскликнуть: "Твой! Да-да, он твой, и я твоя!" Но слова отказываются повиноваться мне. Ведь у меня есть дело, и слова это знают. "Мое, мое", но я не могу сдаться, мне это не дозволено. Я встаю.

И вот что я увижу.

Поначалу оно выглядит почти как человек. Оно высокое, нагое, со впалой грудью и вздернутыми широкими костлявыми плечами. Жидкие пряди бесцветных волос. Голова слишком маленькая для такой толстой шеи. Огромные глаза прекрасные бесформенные очи, похожие на цветы, на брызги воды, озаренные солнцем. Длинные трехпалые руки. Ушей нет совсем. Кожа белая, как мучной червь, туго натянутая и кривящаяся вокруг влажного синего рта. Рот полон зубов, мелких, острых, как зубья пилы. Зубы уходят внутрь до самой сине-зеленой глотки. Даже губы усыпаны зубами, даже влажный язык. Этот круглый сверкающий рот не может говорить, но одно слово вылетало из него снова и снова, терзая меня, все дни, что смыкаются в кольцо. "Мое! Мое!"

Я зажимаю уши, хотя это не поможет. И говорю: "Нет!"

"Мое!" Раскаленная игла пронзает меня до мозга костей, но я больше не падаю. Мои кости отвечают: "Нет! Он принадлежит мне". Мне никто не принадлежит, ведь я и сама - никто, но так говорят мои кости. "Ты не можешь забрать его. Я пришла, чтобы отвести его на его место. Отойди, ты!"

Я снова тянусь к пылающему старику - он снова протягивает мне свою руку с огненными ногтями - и снова это слово обжигает мой мозг, словно его лизнул этот зубастый язык. "Мое!" Но на миг сам этот голос меняется - он почти озадаченный, чуточку неуверенный, требовательный окрик готов превратиться в вопрос. Другое слово. Мои кости снова отзываются стоном. "Сделка".

Кто-то ответил:

- Он не заключал сделок. Ты не имеешь права на него.

Мой собственный голос. Дрожит, нагой на краю вечной бездны. Я снова тянусь к руке старика. Чувствую, как Оно жадно следит за моей рукой, но молчит. Пока молчит.

Рука яростно пылает в моей руке, не обжигая меня. Из того места, где соединились руки, поднимается прозрачный черный дым, но я чувствую только, как между наших ладоней слабо шевелится что-то живое. Старик смотрит на наши сомкнутые руки и наклоняет голову, быстро, но торжественно, чтобы поцеловать мою руку. Вот поцелуй - тот жжется. Я пытаюсь отдернуть руку, но старик волочится следом, словно часть меня, и ухмыляется. Он не то, что я думала, совсем не то. И все же мне надо что-то сделать - сделать что-то для него, с ним. Но если ему не суждено упокоиться на дне реки, то что же тогда?

Надо действовать так, как будто я знаю, что делать. Надо идти. Тут непонятно, где лево, где право, где верх, где низ - я могла бы описать круг, стоя на голове, и не заметить этого, - но из ничто любой путь может вести в нужную сторону. Я повернулась и отправилась обратно, откуда пришла, продолжая крепко сжимать руку старика. Под сухой пергаментной кожей, точно сердце пичуги, билось пламя.

Огненные пальцы сомкнутся на моем запястье. Они по-прежнему не обжигают меня, но мне приходится остановиться. Старик по-прежнему насмешливо улыбался и ждал. Позади него ждало Оно. Круглый синий рот пульсировал, точно обнаженное сердце. Взглянув на него, я чувствую, как мое собственное сердце замирает и кровь течет в обратную сторону. Они хотят напугать меня, но я ведь никто, я мертва - кто они такие, чтобы я их боялась? Я сильно тяну старика за руку.

- Пойдем, пойдем домой, - говорю я ему, точно заблудившемуся животному - или тихому пьяненькому папе. Чьему папе? - Нам с тобой надо на дно реки, - говорю я.

Он послушно прошел следом за мной еще несколько шагов - а Оно все следит, не двигаясь с места, - а потом развернулся ко мне лицом и вскинул руки. Снова улыбка, из которой ползет пламя, а потом он взрывается, растет, уходя головой в окутывающую нас дымку. Он растет так быстро, что ничто не в силах вместить его - и я не успеваю следить за ним глазами. Он разливается вширь и ввысь, наполняя ночь собою, с безмолвным стоном, который поглощает меня, как река. Я так же беспомощно бултыхаюсь в волнах его бесконечной ярости, как он сам в этом бледном дряхлом небе.

Но он не может причинить мне вред. Я дважды миновала врата смерти, один раз - по доброй воле, и ничто здесь не может причинить мне вред. Я снова тянусь к его огненной руке и кричу в ухо, похожее на закатное облако:

- Идем со мной! Я отведу тебя домой!

Проходит год - или месяц - или несколько минут, - и он снова становится ростом с обычного человека. Он впервые видит меня своими удивительными, жуткими глазами, зелеными, как небо перед большой бурей. Он издает странный звук - тихое шипение, хриплое, предостерегающее и жалобное. Я говорю: