Страница 41 из 98
ЛАЛ
Конечно, мы исполнились ревности, мы обе - то есть оба. Как тут не ревновать? Мы с Ньятенери с великим риском и великими трудами добрались до этой далекой страны, чтобы помочь нашему дражайшему наставнику, несколько недель подряд, день за днем, разыскивали хоть малейшие признаки его присутствия в этом мире - а теперь должны стоять и любоваться, как он, не обращая внимания на нас, приветствует чужую ему Лукассу, так, словно она его давно потерянное дитя. Но иначе и быть не могло. Он всегда шел туда, где в нем более всего нуждались, не дожидаясь просьб. Моя жизнь свидетельство тому, так же как и жизнь Ньятенери.
И все-таки, если бы он, утешая и гладя ее по головке, хоть раз назвал бы ее "чамата", я бы его, наверно, ударила. Это имя - мое, хоть я и не знаю, что оно означает. Кстати, однажды я его действительно ударила очень давно. Я тогда молотила по всему, что под руку подвернется, потому что обезумела от страха. И была еще так молода, что всерьез думала, что он меня за это убьет.
Но он произнес совсем другое имя. Глядя на нас с Ньятенери поверх головы Лукассы, уткнувшейся ему в плечо, он сказал:
- Его зовут Аршадин.
Ему это нравится - перепрыгивать от одного твоего незаданного вопроса к другому, как обезьяна перепрыгивает с ветки на ветку. Он никогда не врет никогда! - но чтобы понять, что он имеет в виду, тебе приходится карабкаться за ним следом. Иногда это буквально сводит с ума - он на это и рассчитывает, - и временами ужасно хочется предоставить ему распутывать собственные рассуждения самостоятельно. Я кивнула в сторону Ньятенери и ответила:
- Его имя - Соукьян. Оно мне не очень нравится.
Улыбка осталась прежней, такой же нежной и таинственной, как всегда.
- Что ж, в таком случае мне, видимо, придется продолжать называть его Ньятенери. Разве что он будет очень сильно возражать...
Он торжественно обвел нас взглядом, точно мирил поссорившихся детей.
Мы с Ньятенери посмотрели друг другу в глаза - должно быть, в первый раз с той ночи, которую все мы помнили под разными именами. В течение недели, прошедшей с тех пор, как он, Россет, Лукасса и я выбрались из расшатанной, скрипящей кровати, мы продолжали свои бесконечные поиски, стараясь как можно меньше разговаривать и общаясь в основном с помощью беглых, уклончивых взглядов. Хотя на самом деле ничего особенно не изменилось, если не считать того, что Ньятенери - восстановивший свою женскую личину, в основном ради душевного спокойствия Карша, - занял крохотную комнатушку рядом с нашей, и что бедняга Россет не мог ни держаться в стороне от нас, ни разговаривать с нами. Для Лукассы, насколько я могла судить, все события той ночи остались не более чем приятным сном; ну, а для меня это было неприятным осложнением. Я занимаюсь любовью лишь с очень старыми друзьями, которых у меня немного. Когда нет опасности влюбиться. Чтобы быть уверенной, что непрошеная любовь не сможет отвлечь меня от очередного дела или путешествия, и нет необходимости остерегаться. Я никогда не сплю с новыми знакомыми, дорожными спутниками, товарищами по работе и людьми, которые слишком похожи на меня. А Ньятенери-Соукьян был и тем, и другим, и третьим, и четвертым. И к тому же самым отъявленным обманщиком, какого я встречала за свою жизнь, проведенную среди лжецов. Что бы ни произошло между нами - а я не такая глупая ханжа, чтобы делать вид, будто ничего не случилось, - доверия между нами быть не могло. Я никогда не стану доверять человеку, который меня так бессовестно надувал, и к тому же подверг такой опасности. Оскорбленная гордость? Да, конечно. Но я испытывала еще и сожаление - а это чувство мне свойственно еще менее, чем доверие.
Ньятенери напряженно произнес:
- Это имя мне привычно. Я буду отзываться на него.
Потом он подошел к тюфяку и опустился на колени, и Мой Друг положил руку ему на голову. Я застыла на месте, едва не падая от радости и облегчения и в то же время злясь на весь свет. И даже когда Мой Друг поманил меня, я осталась на месте.
- Вот она, моя Лал, - сказал он без тени насмешки. - Моя Лал, которой непременно надо все видеть, обо всем подумать заранее, отвечать за все. Чамата, тех, кто приходит ко мне, я учу лишь тому, что в один прекрасный день непременно им пригодится. Я знал, что ты всегда будешь жить бок о бок с Дядюшкой Смертью, и потому научил тебя маленькой уловке, которая позволяет тебе временами залезать к нему в карман. Что же до твоего товарища, он явился ко мне, спасаясь от таких ищеек, которые не снились даже тебе - ищеек, которые будут идти по его следу, пока он жив.
Ньятенери смотрел в никуда. Лицо его ничего не выражало. Мой Друг продолжал. Голос его дрожал от усталости и еще немного - от его прежнего смеха:
- У ищеек превосходный нюх, но видят они плоховато. Можно сказать, что я научил Ньятенери отводить им глаза - хотя бы ненадолго...
Последняя фраза осталась незаконченной и повисла в воздухе в ожидании ответа.
- Ненадолго, - кивнул Ньятенери. - Последние нашли меня по запаху. Третья все еще бегает на свободе.
Мой Друг кивнул, ничуть не удивившись.
- А-а, вот в этом-то и есть главная сложность с уловками: даже лучшие из них срабатывают не всегда. А когда используешь их все, действительно не остается ничего, ничего, кроме тебя самого. Этому научил меня он Аршадин.
В комнате стало очень тихо. Я почувствовала, что должна сказать хоть что-нибудь. И сказала:
- Аршадин... Парнишка, который пришел вскоре после меня, с горским акцентом и забавными ушами.
И почти одновременно со мной Ньятенери добавил:
- Я его помню. Невысокий южанин, он еще все время носил под рубашкой флейту-чикчи.
Но Мой Друг медленно перекатил голову с боку на бок: он был слишком слаб даже для того, чтобы как следует покачать ею.
- Нет. Вы не знаете Аршадина. Да и я его тоже не знал.
Он прикрыл глаза и ненадолго умолк, пока Лукасса возилась с подушками, а мы с Ньятенери смотрели друг на друга - безмолвно, неохотно идя бок о бок сквозь дни и ночи, не менее близкие оттого, что нас разделяли годы. "Да, его невозможно торопить, из него ничего не вытянешь, пока он сам не пожелает рассказать - и только так, как он сам пожелает. Помнишь, помнишь, как он, бывало, снова и снова - он тебе говорил? - я помню, да, а помнишь, как это всегда сводило тебя с ума?" В углу оконной рамы жужжала муха, на дворе хрипло ревел любимый ослик Россета, выпрашивая прошлогоднее яблочко.