Девушка в саване

— Бога ради, дорогая, подавай немедленно. И бутылочку хорошего кларета. Это повод, правда неожиданный, но, несомненно, все же повод.

Алтман оставил место для Вики рядом с отцом, сам сел на свободный стул. Жерар — рядом с Кэй, после чего мы приступили к весьма теплому семейному обеду.

— Кэй была совершенно права, — заговорил Ландау. — Я установил подслушивающие устройства во всех помещениях дома после смерти бедняги Боба. Мы все были в полном смысле слова заворожены вашими изобретательными теориями, лейтенант.

Его гудящий хохот эхом отразился от стен несколько раз, — он звучал, ни дать ни взять, как призывные звуки у входа в павильон смеха в луна-парке, а возможно, как будничный гул в каком-нибудь сумасшедшем доме.

— Ах, лейтенант! — не унимался он. — Вам следовало быть писателем. Какая несправедливость награждать подобным умом обычного полицейского офицера.

Вики подала рагу, налила кларет в рюмки, после чего уселась рядом с отцом, холодно взглянув на меня.

— Полагаю, вы развлекались вовсю этой ночью у себя дома, лейтенант. Сегодня утром Кэй выглядела совершенно измученной, вы же — лишь немного утомленным. Из услышанного нами наверху разговора у нас сложилось впечатление, что это скорее походило на пьяную оргию.

— Ну, и секс-оргию тоже, хочу добавить, — съязвила Вики.

— Вики, дорогая, — добродушно заметил отец, — ты не должна оскорблять нашего почетного гостя.

— Я ничего не имею против, — заверил я его. — А рагу просто отменное. Напоминает мне поговорку моего дядюшки: коли тебе суждено жениться на суке, женись на той, которая умеет готовить.

Я улыбнулся с самым невинным видом, поочередно посмотрев на всех присутствующих и собрав в ответ коллекцию возмущенных взглядов.

— Именно грубость отталкивает в людях сильнее всего другого, — произнесла Вики холодно, не обращаясь ни к кому в частности. — Происхождение и воспитание нельзя подделать.

— Правильно, — согласился я, — посмотрите, что случилось с леммингами.

Ландау откинул назад голову и оглушительно захохотал.

— Туше! Я думаю, вам надлежит согласиться на ничью… Лейтенант, черт возьми, почему бы вам не продолжить вашу забавную игру в фантастические предположения, которую вы начали в комнате Кэй? Мы все с большим удовольствием примем в ней участие, можете не сомневаться.

— Поимка предателя? — сказал я. — Почему бы и нет? Я взглянул на Кэй и заметил, даже сквозь толстые стекла очков, что она панически напугана.

— Я должен знать, — вкрадчиво заговорил я, — что было известно Кирби такого, чем он мог вас шантажировать?

— Фотографии, — едва слышно произнесла она, не поднимая глаз от стоящей перед ней тарелки.

— Фотографии чего?

— Некоторых интимных сцен, разыгранных в комнате отеля, когда ее обитатели не знали о находящейся на заднем плане видеокамере, — ответила она лишенным всяких эмоций голосом, но явно граничащим с истерикой. — На них запечатлены только двое — я и Макс Ландау.

Раздался резкий свистящий звук, это Вики втянула в себя воздух.

— Ты снова лжешь, — пронзительно закричала она, — ты грязная…

— Вики! — прикрикнул Ландау на дочь, и она замолчала, но ее глаза были красноречивее слов.

— Но стоило ли платить за них вымогателю? — спросил я Кэй. — Единственный человек, которого они задели бы, это Вики. Вас ведь это ни капельки не тронуло бы?

— В больнице, когда я сказала миссис Ландау, что я дам показания на суде об изнасиловании, она вынуждена была откупиться от меня чеком на двадцать пять тысяч долларов.

Она закрыла глаза и довольно долго не открывала их.

— Эти фотографии были засняты позднее — в том же году, на них ясно видно, что мне не более восемнадцати — девятнадцати лет. Я побоялась, что от меня могут потребовать возвратить те деньги, которые она когда-то мне заплатила. Кирби именно этим мне грозил. Конечно же у меня сейчас просто нет такой суммы.

— Ха-ха-ха! — воскликнула Вики с нескрываемым злорадством. — Весела жизнь стоит дорого, а ты любительница удовольствий!

— Давайте возвратимся к игре! — беспечно предложил Ландау. — Лейтенант?..

— Предателем должен быть один из тех, кого шантажировал Кирби, — заявил я. — Теперь мы знаем, что так обстояли дела с Кэй и что она является первым кандидатом в предатели. Среди сидящих за этим столом есть еще кто-нибудь, кого он тоже шантажировал?

— Сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь в этом добровольно признался, лейтенант, — заявил Ландау после нескольких минут напряженного молчания. — Знаете, я считаю, что тут вам придется проявить всю свою изобретательность, чтобы вытянуть это из них.

— Почему бы нам не начать исключать неподходящих? — предложил я. — Марша убили, чтобы помешать ему сообщить вам имя предателя. Одного этого, очевидно, достаточно, чтобы вычеркнуть ваше имя из списка.

— Я польщен, — улыбнулся Ландау. — Кого-нибудь еще?

— Луи Жерара. — Я посмотрел в конец стола, где сидел химик. — Он один из преданных вместе с Маршем парней. Считает, что вы — Божий дар науке и человечеству и поэтому не можете никому причинить зла. Полагаю, что это последняя из детских фантазий, которой он позволил себе увлечься. Собственно, это в его же собственных интересах.

Физиономия Жерара покраснела, и он сосредоточил все свое внимание на пустой стене.

— Таким образом, поле нашей деятельности сужается, остаются двое, — весело сообщил я. — По весьма несчастливому совпадению, это ваша дочь, доктор Ландау, и ваш старейший приятель.

— Продолжайте, лейтенант.

— Вики не кажется подходящим кандидатом. Из того, что я слышал, она всегда боготворила землю, по которой ступали ваши ноги, поэтому считаю, что, если бы она когда-нибудь попала в настоящую беду, она бы с рыданиями бросилась к вам за помощью. Если бы ее шантажировали, вы бы давно уже знали об этом.

— Не надо делать мне никаких скидок, лейтенант! — раздраженно бросила Вики.

— В таком случае остается только мой старейший друг и верный коллега, доктор Алтман? — вкрадчиво спросил Ландау. — Как вы его расцениваете, лейтенант?

— Я могу только обобщать, на какое-то время вам придется с этим смириться, — сказал я. — То, что полицейский узнает про людей, это своего рода указ. Если кто-то рассказывает нам долгую историю, о чем его даже не просили, или затягивает ее гораздо дольше, чем требуется, как, например, вчера вечером это проделала Кэй, исповедуясь мне, то невольно начинаешь задавать себе вопрос, почему и для чего этот человек так себ утруждает. И почти неизменно получаешь тот же самый ответ: потому что пытается выдать за правду ворох лжи. Или же правду вперемешку с враньем — за чистую правду.

Кэй сообщила мне длинную печальную историю о том, как была разбита ее жизнь в тот злосчастный день, когда вы поджидали ее в комнате, куда она вошла после душа.

Я взглянул на Ландау.

— Целая куча слезливого вранья, чтобы скрыть тот факт, что она явно получала удовольствие от вашей близости. Иначе фотографии никогда бы не могли быть засняты, не так ли?

— Да разразит вас гром, лейтенант! — выкрикнула Кэй.

— Возвращайтесь теперь к доктору Алтману, — продолжил я, — должен упомянуть о том, что он по собственной инициативе сообщил мне подробнейшую историю своей жизни. Почему и для чего? Я знаю, что у Кирби имеется колоссальная коллекция газетных вырезок, которые он начал собирать самое позднее с конца войны, а возможно, и раньше. Весьма вероятно, что он узнал в докторе Алтмане кого-то еще, возможно, нацистского врача в Аусшвице, который разыскивался, чтобы предстать перед судом за военные преступления, совершенные им. Я не говорю, что это непременно так, но, согласитесь, это возможно.

Ландау посмотрел через стол на Алтмана, и впервые на его сморщенном лице появилось жесткое выражение. Теперь оно казалось беспощадным и мстительным.

— Ну, Теодор? — рыкнул он. Алтман медленно обтер пот со своей блестящей головы громадным платком.

— Это не правда, Макс! Клянусь нашей дружбой, всем тем, что ты сделал для меня с первого дня нашей встречи. Я не мог бы предать тебя, старина!