Страница 16 из 86
Они бросились вперед, цыганка за ними. Но дорогу им преградил отряд конных казаков, остановившийся у входа в большой монастырь. Офицер спрыгнул на землю и разговаривал со стоявшим у двери старым бородатым попом, мрачным и нахохлившимся, как ночная птица.
К несчастью, прорвавшаяся на этот берег толпа оттеснила казаков, и Марианна, которую Язон резко толкнул вперед, чтобы она не попала под копыта лошадей, сильно ударила попа и наступила ему на ногу.
Взвизгнув от боли и возмущения, да еще увидев, что обидчиком была женщина, тот оттолкнул ее, но офицер яростно схватил молодую женщину за руку, крича что-то непонятное, но, видимо, приказывая ей на коленях просить прощения. В то время как два казака удерживали бросившегося ей на помощь Язона, она отчаянно отбивалась от офицера, как вдруг они оказались лицом к лицу... Это длилось не более мгновения, но они узнали друг друга.
- Чернышев! - выдохнула Марианна.
Это был действительно он! Такой же белокурый, такой же привлекательный и элегантный, несмотря на пятна крови и грязи, покрывавшие его темно-зеленый доломан, с которого исчез орден Почетного легиона. Да, это был соблазнительный, смущающий граф Чернышев, царский шпион, любовник всех парижских красавиц, хотя в этом воине с диким выражением лица трудно было узнать беспечного соблазнителя, который всюду умудрялся собирать секреты французской империи... Но, вспомнив о том, что произошло во время их последней встречи, Марианна попыталась вырваться из тисков его руки.
Напрасные усилия! Она помнила, что эти тонкие белые пальцы могут быть твердыми как сталь. К тому же у него ни на секунду не возникло сомнений, кому принадлежит это прекрасное лицо с расширившимися от страха глазами.
- Да ведь это моя княгиня! - воскликнул он по-французски. - Самое ценное из всего моего добра. Сказочный изумруд бедного погонщика верблюдов из Самарканда. Клянусь Казанской Божьей Матерью, этого неожиданного появления как раз и не хватало мне, чтобы поверить, что Бог по национальности русский.
И прежде чем Марианна успела стряхнуть оцепенение, охватившее ее при этой роковой встрече, Чернышев крепко обнял ее и прижался к ее губам в страстном поцелуе, который вызвал восторженные восклицания у его людей, а у Язона - крик ярости.
- Оставь ее! - закричал он, отбросив всякую осторожность. - Грязный казак! По какому праву ты смеешь касаться ее?
Вопреки всякому ожиданию Чернышев отпустил Марианну и подошел к тому, кого удерживали казаки.
- Я имею право, мне кажется, трогать то, что мне принадлежит, высокомерно заявил он. - Что касается тебя, мужик, кто позволил тебе обратиться ко мне?
Ревность? Ты тоже ее любовник? Тогда вот что заставит тебя изменить тон!
И, подняв руку с хлыстом, он с такой силой хлестнул им Язона по лицу, что след от удара моментально побагровел.
В отчаянном усилии тот попытался вырваться из цепких рук своих стражей, но вызвал у них только взрыв смеха.
- Подлец! - сплюнул он. - Ты просто подлец и трус, граф Чернышев! Ты бьешь и оскорбляешь, только когда уверен в безнаказанности. Ты не задумываясь готов очернить женщину, пользуясь ее беззащитностью.
- Очернить? Княгиню Сант'Анна? Чем я очернил ее, говоря правду? Клянусь Святым Александром, моим патроном, пусть я погибну, если солгал, утверждая, что она принадлежит мне! Что касается тебя, то у меня большое желание заставить тебя заплатить под кнутом за твою наглость, единственным наказанием, достойным таких, как ты.
- Посмотри на меня внимательней! Я не из твоих мужиков. Я человек, которому ты должен дуэль. Вспомни вечер с "Британником" в "Комеди Франсез"!
Рука русского, готовая снова ударить, медленно опустилась, и он, подойдя вплотную к Язону, внимательно вгляделся в него, прежде чем разразиться смехом.
- Черт побери, правда! Американец! Капитан... Лефор, мне кажется?
- Предпочтительней Бофор. Теперь, когда вы знаете, кто я, я жду ваших объяснений, если не извинений за то, что вы посмели сказать...
- Пусть будет так! Я приношу вам мои извинения.., но только за то, что исковеркал ваше имя. Я всегда испытывал большие трудности с иностранными именами, - добавил он с насмешливой улыбкой. - Что же касается этой милой дамы...
Неспособная больше выдерживать это, Марианна поспешила к Язону.
- Не слушай его! Этот человек - безжалостное орудие зла. Шпион... Негодяй, который всегда использовал друзей и любовниц в своих интересах...
- В интересах моего властителя, сударыня! И России!
Обратившись к тем, кто удерживал корсара, он что-то выкрикнул, и они отпустили его. Освободившись, Язон слегка оттолкнул пытавшуюся схватиться за него Марианну.
- Пусти! Я хочу услышать, чем он ответит мне. И прошу тебя не вмешиваться: это мужское дело! Прошу, сударь, - добавил он, подходя к Чернышеву, - я жду! Вы готовы признать, что солгали?
Граф пожал плечами.
- Если бы я не боялся еще больше шокировать вас и проявить дурной вкус, я приказал бы моим людям раздеть ее донага: тогда вы убедились бы, что у нее на бедре небольшой шрам.., след моего герба, запечатленного на ее теле после ночи любви.
- Ночи любви? - вне себя закричала Марианна. - Вы смеете называть ночью любви ту пытку, которую заставили меня вынести? Язон, он пробрался в мою комнату, разбив окно. Он оглушил меня, привязал к кровати шнурами от занавесей и изнасиловал, ты слышишь?
Изнасиловал, как первую встречную в отданном на разграбление городе! Но поскольку этого ему было мало, он решил оставить неизгладимый след. Тогда.., он разогрел печатку перстня, который ты видишь на его руке, и отпечатал раскаленный герб на моем теле. Вот что он называет ночью любви.
С гневным криком, сжав кулаки, Язон бросился на Чернышева, готовый ударить его, но русский живо отступил и, выхватив саблю, упер ее кончик в грудь нападавшего.
- Ну-ка успокойтесь! Возможно, я погорячился тогда и признаю, что выражение "ночь любви" неподходящее.., по меньшей мере в отношении меня. Оно более применимо к мужчине, который заступил мое место.., и с которым я дрался в вашем саду, моя милочка...
Марианна закрыла глаза, сгорая от стыда и отчаяния. Она чувствовала, как опутывает ее сеть полуправды, более опасная, чем худшие оскорбления. Лицо Язона стало серым. Даже его глаза, лишенные всякого выражения, потеряли, казалось, свой цвет и приняли оттенок стали.