Атаульф

Дядя Агигульф, если снизойдет на него священная ярость, бывает очень свирепым.

Когда дядя Агигульф приезжает в бург, Теодобад идет в походы. Без дяди Агигульфа Теодобад в походы ходить остерегается, ибо часто случалось так, что гибель всем неминуемая угрожала, но доблесть дяди Агигульфа в последний миг всех спасала.

Один раз все войско теодобадово забрело в великанский лес. И не было этому лесу ни конца ни края. Дичь в этом лесу была такова, что невозможно было ее взять, а голод всех одолевал. Повсюду в чащобе медведи шевелились, каждый размером с холм курганный; вепри рыскали — такие, что об их шкуру мечи тупились и копья ломались. Птицы же летали в столь мощном оперении, что ни одна стрела их не брала.

И тогда спас все войско от неминуемой голодной смерти дядя Агигульф. Забравшись на огромное дерево, выждал, пока глухарь с земли подниматься начнет, и прыгнул с дерева, тому глухарю в шею целя. И сбил глухаря в полете, тяжестью своего тела к земле пригвоздив. Тут и все войско набежало. Навалились все разом и одолели глухаря, хоть и потеряли трех доблестных воинов — заклевал их свирепый глухарь.

Теодобад ценит дядю Агигульфа. Дядя Агигульф говорит, что Теодобад его втайне побаивается. Дяде Агигульфу любы война и потехи воинские, а брать жену он не хочет, ибо боится к пахоте пристраститься. И рабов поэтому не берет, хотя мог бы пригонять их во множестве. У нас в доме вообще нет рабов. Дедушка Рагнарис говорит, что не хочет кормить чужие рты, а рабочих рук и без того хватает.

Дядя Агигульф умеет лютость дедушкину укрощать. Как-то зимой дед залютовал от скуки. Сперва было интересно, но после стало страшно. А дед все не мог из лютости выйти. Наоборот, вот-вот готов был в священную ярость войти. А когда дедушка Рагнарис входит в священную ярость, он деревья руками валит и одним пальцем дом может разметать.

Тогда дядя Агигульф Валамира на подвиг вызвал — деда рассмешить. И согласился Валамир, ибо это было трудно и опасно совершить.

Взяли молодые герои в доме у Валамира скамью и верхом на этой скамье, между ног ее зажав, с копьями и щитами, в шлемах боевых, взад-вперед перед нашим домом с криками скакали. Все село смотреть сбежалось.

Потом дядя Агигульф еле ходил и Валамир тоже с трудом ногами ворочал, потому что скамья тяжелая, а скакать пришлось долго, пока дед вышел. И захохотал дед, на сына своего — любимца богов — глядя.

Так дядя Агигульф с Валамиром спасли все село от разорения.

Дедушка Рагнарис седмицу еще хохотал. Как дядю Агигульфа или скамью увидит, так и хохочет.

Дядя Агигульф щедр душой. Когда Лиутпранд от нас уехал, моя сестра Галесвинта загрустила. От ее грусти невыносимо было. Так грустила Галесвинта. Она ко всем придиралась, посуду била, чуть что — норовила меня или Гизульфа по морде съездить. Дед совсем собрался ее конями разметать. Осталось лишь отца нашего Тарасмунда уломать, чтобы отдал несносную дочь на разметание.

Но тут дядя Агигульф вмешался и Галесвинту от расправы спас. Дядя Агигульф вызвался развеселить Галесвинту. Галесвинта объявила, что никогда не улыбнется, пока вновь Лиутпранда не увидит. Дядя Агигульф поспорил с ней на медную подвеску (была у Галесвинты красивая медная подвеска), что солнце еще не сядет, как улыбнется Галесвинта. И согласилась она.

Вышла Галесвинта во двор и села посреди двора. Я думаю, у всех соседей сразу молоко скисло, такая она была.

Сидела, зевала, ножкой топала. Все ей было немило.

А дядя Агигульф взял коня, ждать велел и ускакал.

Мы все во дворе собрались посмотреть, что дальше будет. Любопытно нам было, как дядя Агигульф Галесвинту смешить станет.

Дядя Агигульф вернулся, коня долго выхаживал, песни мурлыкал, потом в конюшню пошел. А Галесвинта уже не на шутку злиться начала. Мы с Гизульфом ее за волосы дергали и обидное ей говорили. И Ахма тоже дергал и смеялся.

Тут из конюшни дядя Агигульф преважным шагом выступил. Дедушкина наложница Ильдихо как его увидела, так руки в бока уперла, рот пошире разинула и захохотала во всю свою луженую глотку. Все у Ильдихо ходуном заходило: и грудь, и живот, и косы. Мать наша Гизела сперва ругаться хотела, но после, покраснев, прыснула и тоже смеяться начала. А Сванхильда — та на землю осела, ослабнув, и только привзвизгивала.

Мы с Гизульфом лбами столкнулись, так нам смешно стало. Гизульф от хохота рыдать начал.

Дедушка Рагнарис вышел на общий хохот, тоже захохотал, палкой своей горделиво затряс, на дядю Агигульфа указывая — вот какого сына вырастил!

У ворот, к косяку прислонившись, от смеха рыдал отец наш Тарасмунд.

А дядя Агигульф стоял посреди двора, высоко вскинув голову и расставив ноги. Был он совершенно наг, с разметавшимися по плечам волосами. К своим дивным мужеским статям привязал он лыком бороду козла. Дядя Агигульф неспешно поворачивался во все стороны, чтобы все насладиться его видом могли.

Когда все хорошенько дядю Агигульфа рассмотрели, начал он, высоко задирая ноги и мекая, вокруг Галесвинты ходить. То быстрее ходил, то медленнее, то останавливался и тряс перед нею козлиной бородой. А Галесвинта сидела вся красная и губы кусала, чтобы не улыбнуться.

А солнце между тем спускалось все ниже. Галесвинта ждала, пока солнце исчезнет, чтобы в темноте вволю похохотать. Дядя же Агигульф, который понимал это, старался изо всех сил. И так повернется, и эдак, и подпрыгнет, и взбрыкнет, и бородой козлиной в воздухе помашет, и статями своими дивными помавал. Вокруг все мы со смеха помирали. Уже и соседи на плетень навалились, едва наш плетень не уронили. Уже и от Хродомера прибежали смотреть. Но крепилась Галесвинта.

Тут мычанье и блеянье послышалось — Од-пастух стадо гнал. И когда к нам на двор наш козел завернул и оказался он без бороды — тут не выдержала и заверещала Галесвинта от хохота и, на землю пав, биться стала. Козел же, завидев дядю Агигульфа, пятиться стал, будто бы в испуге.

Дядя Агигульф на козла грозно надвинулся, бородой козлиной размахивая. Тут козел голову наклонил и рога выставил, к нападению готовясь. Тут уж дядя Агигульф в бегство ударился и помчался, высоко ноги вскидывая, руками размахивая и мекая на ходу. А козел следом гнался. И так бежал дядя Агигульф через все село, козлиную бороду на статях своих унося. И в реку прыгнул, только тем и спасся.

А Ульф этого не видел. Ульф в это время уже в рабстве был.

Дедушка нам рассказывал, что у богов подобная потеха водилась. Но мы и подумать не могли, что это столь смешно.

Ода у нас в селе не жалуют, ибо норов у него мрачный и нелюдимый.

Од сирота. Мать его была аланка. Эвервульф, который взял ее в жены, взял ее уже беременной.

В тот год, когда чума была, наш дядя Ульф пошел воевать с герулами и попал к ним в плен. Эвервульф, друг его близкий, в плен не хотел сдаваться и дал себя убить герулам. Как ежа, истыкали его стрелами, ибо боялись герулы схватиться с ним в рукопашной схватке. И казнился Ульф, что не сумел друга спасти или что не пал рядом с ним, пронзенный теми же стрелами.

Добра после себя Эвервульф почти не оставил: хижина плетеная на краю села и жена с мальчишкой. Рабов же не держал.

Аланка в том же году умерла от чумы. Много людей по всему селу умерли от этой чумы.

Так остался Од сиротой. Старейшины определили его скот пасти, чтобы польза от него была.

Говорят, что Од-пастух понимает язык зверей. Мой брат Гизульф языка зверей не понимает, хотя собаки его никогда не трогают.

У Хродомера на дворе свирепая сука жила. Ее все в нашем селе боялись. Она потом издохла.

Од только начал пастушествовать, когда у этой суки в последний раз народились щенки. Она их в норе вывела, на косогоре. Хродомер выследил, где эти щенки, и одного щенка забрал.

Хродомер говорит, что из помета сука всегда съедает одного щенка, ибо этот щенок, выросши, убьет всех прочих. Сука сразу видит, который из ее щенков убийца и убивает его, пока он еще слеп.