Много дней впереди

Нашим приходилось туго, и с ходу пришлось вступить в бой — пулять снежками в ребят из третьего «Б». Они воспользовались, что их больше во дворе собралось, и насели… Но мы начали их теснить… Тут возле ворот остановились лёгкие санки, запряжённые парой лошадей: гнедая — в оглоблях, а пегая, чёрная с белым, — сбоку, пристяжная. Я засмотрелся, кто это подъехал, и как раз мне снежком угодили в лоб. Пока я отряхивался, ко мне подошла… мама!

— Что ж ты не сумел увернуться? — сказала она.

— А я смотрел, кто там в санках. А это ты…

Я не сразу её узнал, потому что всё лицо было закутано платком. Неужели опять Вера Петровна её вызвала? Я ведь ничего в последние дни…

— Знаешь, мальчик, зачем я тебя ищу?.. — сказала мама. — Я сейчас уезжаю. Срочный вызов. На дальней ферме заболел человек… И нельзя его везти сюда, на месте нужен врач. Очень тяжёлый случай. А так получилось, что, кроме меня, некому… Проехать туда можно только на санях — машины не ходят.

— Это далеко, куда ты едешь?

— Кангаласы, семьдесят километров… Но кони у нас хорошие, так что не страшно.

Я опять посмотрел на гнедого и на пегашку. Как, интересно, хороших лошадей отличают от плохих? Вот меня бы спросили, я бы не сумел сказать…

— Ты слушай… Я всё дома приготовила, вечером дядя Федя даст тебе поужинать, а завтра, товарищи мужчины, сами будете управляться, обед разогревать… Утром борщ отлей в маленькую кастрюлечку и поставь в духовку, когда дрова уже прогорят. Понятно?

— Поставлю в духовку борщ, когда прогорят все дрова…

— Вот и будешь молодец! А где же твоя новая куртка? Ну-ка, сбегай надень — я хочу посмотреть. Дядя Федя по телефону мне сказал, что удачная попалась.

— Очень даже, очень удачная!

Но посмотреть ей не пришлось. Тётке Марфе надо было выйти на крыльцо и начать вовсю трезвонить!

— Ладно. Вернусь, тогда… — сказала мама.

— А когда ты?..

— Точно не знаю. Дня через два, через три.

— Ты смотри не замёрзни, — сказал я. — Семьдесят километров, а ты в пальто!

— Вот глупый! У меня же в санях лежит доха, широкая, длинная… Как я в неё завернусь, сразу похожа на медведицу. Когда поедем, я её надену. А если ноги замёрзнут, слезу и побегу за санями. Думаешь, я разучилась?

Она наклонилась поцеловать меня на прощание, но я увернулся, схватил её за руку и потряс. Придумала тоже… Нельзя при всех во дворе. Прохода потом не будет.

Я побежал в школу, но ещё из окна коридора посмотрел маме вслед. Было видно, как санки повернули обратно на площадь. Лошади быстро бежали, а пристяжная голову набок воротила. Мама сидела спиной ко мне, вся мохнатая, в чёрной дохе. И правда, настоящая медведица. В лесу встретишь такую — испугаешься!

В дверях учительской показалась Вера Петровна, и я со всех ног кинулся в класс, чтобы успеть до её прихода сесть на своё место.

Была арифметика.

Вера Петровна обыскала глазами все парты, задержалась на моей и сказала:

— Я хочу проверить: Женя Савельев по-прежнему в ссоре с арифметикой или успел помириться? Вот он и пойдёт отвечать, а мы послушаем.

Может, она думала, что я опять буду стоять у доски, скобку подрисовывать и не знать, зачем надо в первом действии пятьдесят делить на два?.. Так нет, я не испугался! Стучал мелом по доске не хуже, чем твой Костя! Когда я всё решил и всё объяснил, Вера Петровна ничего не могла сказать. Смотрела на меня, покачивала головой, а я не понимал, о чём она думает. О чём думать, если человек всё правильно сделал?..

— Вот видишь, стоило тебе захотеть, и дело пошло на лад, — выговорила она наконец. — Другому за такой ответ я не задумываясь поставила бы пятёрку. Но тебе не могу — рано… Четвёрка! Если увижу, что ты не успокоился, не бросил заниматься, тогда получишь полный балл. А сейчас садись.

Ну, раз не может, пусть не ставит. И чего так долго было думать!.. С меня и четвёрки пока хватит. Костя пусть не воображает, что будет обсуждать меня! Такого ему не дождаться! Две двойки, одна четвёрка — будет восемь, если сложить. А спрашивала она меня три раза. Вот и получается в четверти почти что тройка.

На большой перемене Кристеп куда-то исчез. Я искал его по всем уголкам, но не нашёл. И вернулся в класс.

Дежурила Оля. Она стирала с доски решение задачи, которое я писал, — уже только третье действие осталось. Вот соображаешь, пишешь, гадаешь, сколько тебе за ответ поставят, а потом ничего не остаётся!

— Я так испугалась, — сказала Оля, — когда она вызвала тебя!.. Сижу думаю: решит Женька или опять?.. Но ты сразу начал писать и объяснять. Знаешь, если бы я была учительница, я бы поставила пятёрку. Я так — сколько заслужил, столько и получай. Правда?

Вот Оля говорит по справедливости. Но ведь отметки-то не она вписывает в журнал, а Вера Петровна…

— Подумаешь, задача! — сказал я. — Пусть она меня хоть каждый день вызывает, ничуть не страшно. Вчера я дома задачу сам составил…

Я Оле рассказал условие: про то, как мы втроём набивали патроны, и надо узнать, кто сколько набил. Ей понравилась задача. Она сказала, хорошо бы в учебнике такие помещали, тогда веселее было бы их решать.

— А с Костей ты больше не дрался? — спросила она. — Я видела в тот раз, как вы в коридоре схватились. Вот никогда бы не подумала! Ты с виду не очень-то сильный, а ловко дрался.

— Я с ним ещё хотел. Так, чтоб или он, или я… Только Костя не пришёл, когда я его ждал.

— Испугался?..

— Наверно, испугался.

Пока мы с ней разговаривали, Оля одной рукой продолжала вытирать доску, а другой поминутно поправляла косички. Они у неё ещё совсем короткие и торчат в разные стороны, как хвосты у зайцев. А всё-таки смешные эти девчонки! Потеряет какая-нибудь из них ленту и начинает стонать и ахать, словно это камера лопнула в футбольном мяче, когда ты гол забиваешь, или отсырели пистоны от пистолета…

Доска была мокрая и блестела, потому что в классе горел свет. Дни-то становятся короче и короче… После второго звонка Вере Петровне уже не видно, кто разговаривает на последних партах или на контрольной списывает у соседа.

Я раньше думал, что здесь зимой солнца не увидишь. Но это не так: в Ыйылы полярной ночи не бывает. Хоть ненадолго, а день наступает всякий раз. Значит, это ещё не самый край Севера.

Оля теребила в руках тряпку.

Несколько раз она хотела что-то сказать, но словно проглатывала слова.

— Чего ты? — спросил я.

— А вот хочу… Ты, Женя, не рассердишься, если я спрошу? Я слыхала дома от мамы, что у тебя новый отец, чужой… отчим… Он с тобой как? Не обижает?

Я ответил:

— Никак… Ну ладно, пойду — надо посмотреть, не напал ли опять третий «Б»…

Об этом разговаривать я ни с кем не собирался!

После маминого отъезда, на следующий день, Фёдор Григорьевич пришёл домой в обеденный перерыв. Мама оставила супу, нажарила мяса кусками. Ещё и поужинать хватило, и позавтракать. А на следующий день после завтрака он мне сказал, чтобы в двенадцать, ровно в двенадцать, я был у него в экспедиции: мы пойдём в столовую, потому что дома обеда больше нет, а приготовить что-нибудь не будет времени.

Я решил сразу захватить с собой сумку. Если в столовой много народу, если я задержусь, прямо оттуда — в школу.

В столовой хорошо обедать. Дома что — сварила мама борщ, ешь обязательно борщ, даже если не хочется; голубцы — голубцы… А я капусту ну терпеть не могу! В столовой же можешь выбрать то, что тебе больше всего нравится.

Мы разделись, прошли в большой и светлый зал, выбрали столик у окна.

Фёдор Григорьевич спросил меня:

— Ну, брат, выбирай, какой будешь есть суп, что закажешь на второе. А на вечер и на утро я что-нибудь в магазине куплю, зайду после работы. Ну что же ты не берёшь меню? Смотри сам, по своему вкусу.

И он протянул мне листок бумаги.

Там голубым химическим карандашом было написано, что сегодня приготовил повар на кухне. Я читал, читал, но так ничего и не смог выбрать: было очень непонятно написано. Вроде и по-русски, а не поймёшь. Вот, например, что такое: «суп конс. с вер.»? Я думал, это суп конский, а оказывается — консервированный, с вермишелью.