Страница 12 из 27
— Смотри ты — «коридор большой»! Где хочу, там и буду стоять, двоечник ты московский!
Я слез с подоконника и показал ему кулак:
— Да мы в Москве таких…
— А что «в Москве, в Москве»?.. Кулаками хвастались друг перед другом: у кого кулак грязнее?
— А и били!
— Да ну? Ты?.. Ври побольше!
Он так смотрел на меня, что стоило ему съездить как следует, чтобы знал.
Костя ещё добавил:
— И кулак-то, однако, с воробьиный клюв. Таким кулаком чесаться разве хорошо!..
Ах, чесаться? Так…
И я ему засветил с правой, только зубы у него лязгнули! От его руки увернулся и ещё раз дал, и ещё раз! Будет знать, как… Ух!.. Это он меня достал, в кровь, кажется, расцарапал щёку.
— Ну подожди же ты! — крикнул я ему.
Вот! Но тут не сосчитать было, сколько раз я его, сколько раз он меня… И не чувствовал я, больно ли мне или не больно. Ага, вот сейчас ему по уху… Но кто-то схватил меня сзади за руку. Костю тоже оттащили.
Это два наших семиклассника, здоровые ребята, вмешались.
А рядом стояла Вера Петровна, тёрла подбородок и качала головой. Теперь-то начнётся… Принесло её сюда, сидела бы в учительской, как все учителя, и ничего бы не знала: дерёмся мы или играем…
— Та-ак… — сказала она. — Хорошо. Хороши оба. Просто красавцы. Приводите себя в порядок и пойдёмте со мной в учительскую: будем во всём разбираться.
Кристеп рядом морщился, как будто у него зубы болят. Я подмигнул ему и платком промакнул кровь на щеке, заправил рубашку в пояс, руки вытер о штаны, пригладил волосы. А ещё чего в порядок приводить?
В учительской Вера Петровна заставила нас сесть на диван и сама села между нами.
Высокий худой учитель географии, с носом, похожим на вороний клюв, надел очки и посмотрел в нашу сторону.
— Что они там у вас натворили, Вера Петровна? — спросил он.
— Драчуны, — ответила она.
И учитель покивал головой, как будто поклевал что-то.
Я ждал, что она станет спрашивать, и смотрел на большой цветок в кадке у окна. На тонком стволе было много веток, листья немного пожелтели, но всё равно были зелёные. Интересно, как он называется?..
— Рассказывайте, — сказала учительница. — Всё рассказывайте, как было.
— Пускай не дразнится, — сказал я, но головы к ней не повернул. — Пускай ко мне не лезет. Я к нему лезу?! Очень мне нужно с ним связываться!
— И всё-таки связался? Кто из вас ударил первый?
— Ну, я ударил…
— Без «ну»… Кто первый ударил?
— Я…
— Так я и думала… А ещё говоришь: пускай не лезет!.. Это как же получается? У нас никогда такого не было. Все у нас в классе живут мирно, дружно, никаких происшествий… Вдруг — драка! Кто же подрался? Новенький. Тот самый москвич, который для всех должен служить примером.
Она говорила, а кто-то всё время то открывал, то закрывал дверь. Всё на меня! Всё на меня! А почему не спросила, как это я ни с того ни с сего ударил Костю по уху? Может быть, он сам напросился?.. Это надо было спросить, раз она учительница.
Вера Петровна продолжала:
— Да, примером… А я по твоему лицу вижу, что ты сидишь и упорствуешь. Не хочешь признаться, что был неправ… Надо иметь мужество признавать свои ошибки. У тебя этого мужества нет, а в жизни оно необходимо всем — и большим и маленьким. Завтра, Савельев, к началу уроков приведёшь мать. Я с ней поговорю, чтобы она обратила внимание на…
Дверь распахнулась, и Кристеп почти вбежал в учительскую.
— Вера Петровна! — закричал он. — Вера Петровна! Разве Женя один виноват? Разве Костя не виноват? Мы с Женей сидели, не трогали его. Подошёл к нам, сам подошёл, начал Женю дразнить. Он первый, Костя первый. Так было. Пусть сам скажет, если не боится правду сказать.
Но Костя ничего не сказал. А Вера Петровна вскочила с дивана, замахала на Кристепа обеими руками. Когда перестала махать, зажала уши — оба уха зажала ладонями — и отвернулась от Кристепа.
— Ты ничего не мог слышать, — заговорила она, — ничего, потому что подслушивать у замочной скважины — это очень нехорошо, это недостойно пионера!
— Вера Петровна, — сказал Кристеп, — у замочной скважины я не слушал. Дверь маленько открыта в учительскую…
— Всё равно! Всё равно! И я сейчас тоже не слышу, что ты говоришь, Гермогенов! Уходи, я тебя сюда не вызывала. Я вызывала только Женю Савельева и Костю Макарова, больше никого. А у тебя это — ложное понимание товарищества, мы об этом поговорим в другой раз. А сейчас уходи.
Кристеп помялся с ноги на ногу и ушёл. Но он молодец… Он настоящий товарищ! Не побоялся, пришёл в учительскую, хотел меня выручить, по правде рассказать, как было. Виноват разве, что ничего не получилось?
Вера Петровна снова села на диван и повернулась ко мне.
— Да, так вот, Савельев… Пусть твоя мать придёт завтра к началу уроков, — повторила она — мало было одного раза. — Иначе я не допущу тебя к занятиям. Идите… И чтобы не смели больше драться! Слышишь меня, Костя? К тебе это тоже относится, я с тобой ещё отдельно поговорю.
— Слышу, чего же… — ответил он.
Мы с ним вышли из учительской вместе, и Костя сразу хотел в сторону. Но мне с ним тоже надо было отдельно поговорить.
— Ты вот что, подожди, — сказал я тихо. — Сегодня вечером уже поздно, темно будет… Завтра приходи пораньше в школу — к последнему звонку первой смены. Драться будем за дровяным сараем, понятно тебе?.. Там никто не увидит, никто не сможет помешать. А кто не придёт, тот самый последний трус!
Он ничего не ответил, только губами пожевал.
Кристеп подскочил к нам и увёл меня. Наверно, боялся, как бы я сейчас же не стал драться с Костей снова.
В боковом коридоре возле нашего класса стояла Оля. Мне показалось, что она поджидает нас.
— Ну, чего, чего? — спросила она.
— А ничего, — ответил я. — Подумаешь… Три раза велела завтра маму привести к началу уроков, вот и всё.
Оля слушала, не перебивала — это на неё не похоже.
— Пусть приходит, — сказал я. — Придёт и уйдёт, а с Костей мы ещё не кончили, нет… Он, может, думает, что я испугался? Он сам трус!
— Однако, трус Костя, — подтвердил Кристеп. — Боялся учительнице сказать, что первый начал.
— Пусть думает хоть что, — продолжал я. — Я могу маму через день водить в школу.
Оля перестала теребить белый передник и ухватилась одной рукой за косичку.
— Ты что! Ты что! Ты хочешь, чтобы тебя исключили? Ох и беда! Ты лучше вытри кровь со щеки, а то кровь будет у тебя сочиться, когда ты пойдёшь в класс.
Я снова достал носовой платок; он был уже измазан кровью, но вытереться можно было.
— Не болит? — спросила она.
— Не болит, — ответил я, хотя теперь уже я чувствовал боль: и царапина побаливала, и левое ухо. — А даже если и заболит, Косте с этим кулаком ещё придётся…
Я кулаком помахал перед самым её носом.
— Ладно, — сказал Кристеп; он от меня ни на шаг не отходил. — Это потом…
И мы пошли в класс.
На уроке географии Вера Петровна рассказывала что-то про озёра, показывала на карте самые крупные из них и самые глубокие.
— Ты, по-моему, опять не слушаешь, Савельев? — ткнула она указкой в мою сторону. — Драться с товарищами — это ты умеешь, учить тебя не приходится… А работать в классе не хочешь.
Вот и неправду она сказала!
Какой же мне Костя товарищ?.. С Кристепом же я не дерусь! И никогда не стану, в голову мне это не придёт. А с Костей — с Костей я добьюсь.
Мне очень не хотелось, чтобы мама появлялась в школе…
Откуда ей знать, из-за чего я подрался; она же не поймёт, в чём дело. Она будет слушать Веру Петровну, а та как начнёт, как начнёт… И вдруг я сообразил, что сегодня после уроков приду домой, а там уже э т о т, и придётся рассказывать обо всём при нём, и он тоже начнёт что-нибудь мне говорить, что драться нехорошо, что сам он никогда не дрался, когда был школьником… А мне придётся стоять, слушать и молчать!
Когда мы расходились по домам, я Кристепу сказал: