Страница 23 из 63
- Ничего. Пружина сильная. Только смазывать да чистить надо почаще. А патронов много?
- Штук десять осталось.
- Плохо. Запасайся еще. Их, верно, трудно достать?
- Чего ж трудно? От браунинга второго номера свободно подходят.
- Правда? - удивился Марущак. - Тогда хорошо. Я эту систему не встречал еще. Немецкая, видно. За-у-эр! - сказал он медленно. - Ну да, немецкая.
- Я его у одного хлопца на голубей выменял. А тот хлопец, когда немцы с Украины убегали, его на улице возле семинарии нашел. Видно, обронил со страху какой-нибудь немец...
- Может, обронил, а может, выбросил, чтоб легче было удочки сматывать, - согласился Марущак.
- Товарищ Марущак! - спросил я осторожно. - А если я в комсомол поступлю, мне разрешат его в кобуре носить?
- А чего ж! Будешь комсомольцем, запишут в твою чоновскую карточку номер - и все.
Помолчав, Марущак с улыбкой спросил меня:
- Обиделся на меня давеча?
- Чего?
- Ну, чего! За то, что с собрания тебя попросили?
- Ну... пустяки...
- Ты, брат, не обижайся... Дружба дружбой, а табачок врозь. Сам понимать должен. Мало ли...
- Я понимаю.
- Понимаешь - значит, молодец!
И не успел я опомниться от похвал Марущака, как он спросил:
- Ты давно в этом городе живешь?
- С шестнадцатого года.
- Сюда, к нам, недавно переехал?
- Недавно.
- А раньше ничего не слыхал про этот дом?
- Один хлопец брехал мне, что здесь будто бы привидения, но я ему не верю. Еще наш директор трудшколы Валериан Дмитриевич Лазарев рассказывал нам, что никаких привидений на свете нет, что все это чепуха.
И я подробно рассказал Марущаку о нашем любимом историке.
Марущак выслушал меня очень внимательно, а потом спросил:
- Видно, Лазарев ваш очень ученый человек?
- Ну, спрашиваете! Он все знает. Где какая башня, кто ее построил, в каком году. А про Старую крепость сколько он нам всего порассказывал... А про Устина Кармелюка!..
- Вот бы свел ты меня к нему! Я люблю про старину слушать! - сказал Марущак.
- Хотите, правда? Так давайте пойдем.
- Ну и прекрасно. Он далеко живет?
- Не очень. Возле Кишиневской, там, где клуб комсомольский.
- Завтра пойдем?
- Пойдем! - охотно согласился я.
Мне стало радостно, что я приведу к Лазареву Марущака, этого рослого, плечистого курсанта в военной форме. Пусть Лазарев увидит, какие теперь у меня приятели. Это не какой-нибудь Петька Маремуха. Это Марущак. Он Петлюру бил.
ВСЕ ПРОПАЛО
Я понял, что пропажа ложек обнаружена, как только Марья Афанасьевна появилась у меня в кухне. Она зашла внезапно, сильно толкнув дверь, сердитая и озабоченная. Я едва успел сунуть в карман скользкий, блестящий зауэр; как раз перед этим я разбирал и смазывал его оружейным маслом.
Тетка подошла к плите и открыла духовку. Она засунула туда руку и с грохотом выдвинула на жестяную дверцу все мои инструменты. Я с тревогой следил за ее движениями, а потом не удержался и спросил:
- Что вам надо, тетя? Что вы ищете?
Тетка затолкнула обратно в духовку инструменты и громко захлопнула дверцу. Она сдернула с плиты бумагу и, отодвинув пальцем в сторону чугунные конфорки, заглянула внутрь.
- Что вы ищете? - повторил я.
- Ты не брал ложек, Василь? - спросила тетка. Голос у нее был расстроенный, жалобный.
- Каких ложек?
- Да тех, серебряных.
Я молча покачал головой. Смалодушничал. И как я ругал себя потом за это! Ведь проще всего было сознаться, и никакого шума не было бы.
- Понимаешь, пропали ложки, - продолжала тетка. - Три есть, а остальных нет. Я думала - может, у тебя случайно.
- Зачем мне ложки, тетя? - сказал я как можно спокойнее.
Она поверила и ушла. Совестно да и незачем было заходить в комнаты к родным. Я оставался в кухне. Я хорошо себе представлял, как тетка роется в сундуке, в десятый раз выдвигает все ящики буфета, заглядывает под кровати. Ложки были ей очень дороги. Самая ценная вещь в нашей семье. Я знал это, но пойти и признаться тетке у меня не хватило силы.
А погодя, когда затих в комнатах грохот ящиков, ко мне вошел отец. Я знал, что он зайдет, и приготовился к этому, но было очень тяжело выдержать первый его взгляд.
Войдя, отец плотно закрыл за собой дверь и сел на табуретку посреди комнаты.
- Василь!
- Что, тато?
- Давай поговорим с тобой, как товарищи. Скажи, ты взял ложки?
- Не брал, тато! - сказал я, колеблясь.
- Правда, не брал?
- Правда!
- Ну, а кто ж их взял?
- А я знаю? Может, украли.
- Кто мог их украсть, как ты думаешь?
- А я знаю? Может, чужой кто... Нищий.
- Василь, ты же знаешь, что нищие сюда не заходят: часовой нищего не пустит.
- А может, он через окно залез, когда тетки не было?
- Я спрашивал. Марья Афанасьевна говорит, что она еще ни разу окон на улицу не открывала.
- Ну, тогда я не знаю.
- Василь, сознайся сам, я тебе слова не скажу, вот посмотришь.
Еще минута, и я бы сознался, но не знаю, что меня дернуло, и я, отворачиваясь, промямлил:
- Мне не в чем сознаваться, тато.
- Не в чем? - Голос отца дрогнул. - Василь, скажи тогда, на какие деньги ты пировал у Шипулинского?
- Я взял взаймы у Петьки два рубля.
- У какого Петьки?
- У... Маремухи.
- Из Старой усадьбы?
- Ага.
- Правда, взял взаймы?
- Правда... А еще он мне рубль дал за голубей.
- Хорошо. Идем к нему.
- Куда?
- К Маремухе.
- Да его дома нет.
- Ничего. Найдется! - И очень спокойно отец надел соломенный картуз.
Едва передвигая ноги, я вышел за отцом во двор. Уже окончились занятия, и курсанты в ожидании обеда играли на площадке в футбол. Мелькнула среди играющих фуражка Марущака, и я отвернулся. Мне казалось, что курсанты уже обо всем знают.
Я шел за отцом, опустив голову, как арестант.
Скоро мы придем к Маремухе. Там, на глазах у Петьки, его отца, старого сапожника Маремухи, и Петькиной мамы, выяснится все. Все узнают, что я не только вор, но и трус.
Два квартала мы шли молча.
Только поравнялись с усадьбой ремесленного училища, показалась за углом мастерская Захаржевского. Сейчас меня увидит Котька Григоренко. Ведь это он, наверное, громыхает там кувалдой?
У афишной будки отец круто остановился.
- Василь! Мне стыдно за тебя, пойми. Я не хочу тебя позорить. Ты мой сын, Василь, а я коммунист. Я хочу, чтобы ты вырос правдивым и честным хлопцем. Когда я был в твоем возрасте, мне жилось куда тяжелее, но я никогда не обманывал своего отца, не обманывай и ты меня.