Страница 27 из 61
Накануне суда тюремный надзиратель Джиге, бритый гигант с мясистыми оттопыренными ушами, милостиво разрешил мне после обеда поваляться на койке, что я и сделал, задрав ноги выше головы.
- Завтра тебе придется пошевелить мозгами, парень, - сочувственно посмотрел на меня Джиге. - Сдается мне, что ты попал, как заяц в капкан, поставленный на волка. Да и вид у тебя не такой, чтобы ты мог искрошить на своем веку дюжины две людей. Не вздумай завтра бежать, когда тебя будут высаживать из тюремного авто. Я знаю, недавно на дворе один из девятой камеры передал тебе записку от Бигдена, и ты ничего на нее не ответил.
- Если вы можете, то скажите, дорогой Джиге, неизвестному мне Бигдену, чтобы он оставил меня в покое. Пусть все оставят меня в покое.
Я задрал ноги еще выше и притворился спящим.
Джиге вышел, а я использовал последние часы, чтобы повторить в уме все те слова, которые я завтра скажу на суде.
Когда меня вводили в зал суда, я ожидал увидеть чтонибудь грандиозное и потрясающее. Но все было по-будничному деловито в этой большой комнате, где собралось не больше сотни людей, считая и публику, интересующуюся, под каким соусом изжарят меня на электрическом стуле.
Мне очень понравился судья, похожий на нашего эшуорфского Иеремию, плотный, розовый, но несколько вялый, как будто он только что сытно позавтракал. Лица присяжных, сидевших на стульях против меня, слились в одно пятно, и я не могу сейчас припомнить ни одного из них. Прокурор казался крошечным, когда сидел за своим столом, склонившись над знакомыми мне томами "Дела Карнеро". Но когда он выпрямился, чтобы встать и сказать судье: "О да", то оказалось, что это чрезвычайно длинный и худой джентльмен и что у него в манжетах золотые запонки.
Я готовился к самому худшему: что на меня взвалят все преступления проклятого Карнеро и какой-нибудь падре Игнациус действительно признает меня за южноамериканского бандита, не говоря уже о прелестной Мерседес, получившей от меня пятьдесят пезо.
Но судья и присяжные не были склонны углубляться в историю преступления Карнеро. Их интересовало убийство доктора Рольса. Поэтому только описание всего, что было обнаружено дель-Аронзо в доме Рольса, вызвало некоторое оживление и у присяжных и среди публики.
Председатель лениво позвонил в ручной колокольчик и, слегка выпятив губы, произнес:
- Тише в ложе печати!
В углу, за небольшой загородкой, сидели двое с блокнотами в руках. Это и была ложа печати. Один журналист делал в блокноте пометки, а второй с наслаждением жевал резинку и скрипел стулом на весь зал.
Меня не интересовал Карнеро. Я занялся чисткой ногтей, выражая этим полнейшее равнодушие к секретарю суда, который быстро читал обвинительный акт.
-Подсудимый, вы, кажется, оглохли?..-раздался, наконец, голос судьи.
- Нет, господин судья, - ответил я, вставая.
- Признаете себя виновным?
- Простите, господин судья, - произнес я с максимальной вежливостью и достоинством. - Раньше, чем ответить на ваш вопрос, прошу суд занести в протокол следующее мое заявление. Меня зовут Самюэль Пингль, родом я из Эшуорфа. Никогда я не был знаком с покойным доктором Рольсом, никогда не служил у него. Никаких преступлений в жизни не совершал...
- Отвечайте прямо на мой вопрос, - жестко сказал судья.
- Простите, господин судья, я обeщал вам ответить после окончания моего заявления, - точно таким же жестким тоном отпарировал я. - Все обвинение основано лишь на том, что меня принимают за другого. Это ошибка мистера Грега, который в ходе следствия трудился над собиранием документов, уличающих какого-то бандита, но не меня, Сэмюэля Пингля, отлично известного вашему городу...
- То есть как это "известного"? - поморщился судья.-Вы хотите доказать, что вы Пингль? Пингль, труп которого был выброшен на берег?
Но недаром меня учили в Дижане начаткам юридических наук. О милые учителя мои, мистер Ауэр и мистер Слоули! Только теперь я понял, что надо учиться всему и что нет на свете наук, которые когда-нибудь не пригодятся.
- Да, господин судья и господа присяжные! - громко произнес я, выпрямляясь и эффектно поднимая руку, этим жестом обычно в колледже мистер Слоули сопровождал цитаты из речей Цицерона.-Я торжественно заявляю, что я именно тот Сэмюэль Пингль, который дебютировал в здешнем "Колоссэуме" в роли...
Тут последовала пауза, которую рекомендовал делать в колледже мистер Ауэр "перед всяким словесным ударом". Я видел разинутые рты, иронические полуусмешки и прищуренные глаза окружающих. Надо было не передерживать паузу и ударять.
- ... в роли "Человека легче воздуха"!
На местах для публики все всколыхнулось. Стул под журналистом оглушительно треснул. Судья неистово потряс колокольчиком.
- Объявляю перерыв!-наконец выкрикнул он, стараясь быть услышанным.
Суд удалился на совещание. К скамье, на которой я сидел, приблизился благообразный джентльмен и произнес:
- Судья разрешил мне переговорить с вами. Вы слишком молоды, чтобЫ спихнуть с себя такой ворох обвинений. Если вы хотите жить, то я помогу вам. Я юрист Годвин и буду защищать вас бесплатно. Подпишите доверенность.
По тому почтению, с которым смотрели на мистера Годвина окружающие, я понял, что мне не стоит отказываться, и подписал клочок бумаги. Годвин ушел.
Он вернулся через пять минут и уселся впереди меня за стол, как раз напротив прокурора. По бокам его сели два других джентльмена. Они стали выгружать из портфелей справочники, сборники законов, тетради, блокноты, письменные принадлежности, и скоро на столе у них стало так же тесно, как на столе у прокурора.
Годвин обернулся ко мне.
- Я внимательно слушал весь обвинительный акт и обвинительное заключение. Тут, несомненно, роковое недоразумение, и, думаю, не только в отношении вас. Когда вы сделали заявление суду, я почувствовал себя убежденным. Теперь надо убедить присяжных. Это мы с коллегами сейчас сделаем. Вам не надо тратить своего красноречия, отвечайте судье односложно. Если я поправлю себе волосы на голове правой рукой, говорите "да", если левой - настаивайте на "нет". Мы сейчас устроим небольшой турнир. Мужайтесь, Пингль. Суд немножко отдохнул, выпил содовой и идет...
Никогда не забуду я выступления моего защитника, когда он получил слово для обоснования моего заявления. О, у него был опыт, у этого Годвина! Он вышел на середину зала перед судейским столом с видом человека, которого заставляют переставить Эверест на другое место. Начал он тихим, усталым голосом:
- В жизни бывают ситуации, которые...
Наступила такая тишина, что слышно было, как позвякивали брелоки на часовой цепочке Годвина, как бы аккомпанируя ему. А в ложе печати уже было полным-полно. Журналисты писали, не отрываясь от блокнотов. Где-то щелкали фотоаппараты. А Годвин входил во вкус защиты.
Он не был скуп на жесты и умел делать паузы, как будто играл на каком-то очень громоздком многострунном инструменте. Полы его сюртука развевались, когда он обращался за сочувствием к публике, делая легкий полуоборот. Крупные капли пота выступили на его лице, глаза блестели. Он делал непостижимо легкий профессиональный жест рукой, и один из его помощников моментально подавал ему раскрытый справочник. Годвин ловил книгу почти на лету, прочитывал статьи законов, с шумом бросал справочник на стол и говорил, постепеннo повышая голос. Теперь он гремел, как труба архангела:
- Необходимо сразу решить, кто он...
Правая рука Годвина дотронулась до виска. Я сидел зачарованный, слушая и убеждаясь с каждым словом защитника, что самое невинное существо на земном шаре это Сэм Пингль.
- Да, необходимо суду сейчас же постановить...- ораторствовал Годвин, вцепляясь в свои мокрые кудри правой рукой и обжигая меня молниеносным разъяренным взглядом.
- Да! Да! - закричал я изо всей силы, вспомнив наставление защитника.
Так я выступил в качестве аккомпаниатора на ударных этому великолепному певцу Фемиды.