Страница 2 из 18
А Кондратенко похудел. Щеки втянулись, глаза ушли глубже, тени на лице стали темнее и резче. Его шея была небрежно обвязана изрядно загрязненным белым шарфом. Он сорвал голос и поздоровался со мной сиплым шепотом.
Полк Суханова и Кондратенко считался лучшим полком в дивизии, а в штабе мне довелось слышать: "Каков командир, каков комиссар - таков и полк".
В раскрытой двери показался Белобородов.
- Еще вам, орлы, один приказ - выспаться, - сказал он. - До обеда я, должно быть, вас не потревожу. И береги горло, Кондратенко.
- Доктор велел трое суток не сердиться, - улыбнувшись, прошептал Кондратенко.
- Ого, я бы эдакого великого поста не вынес. Но ты все же продержись. Пусть Суханов вместо тебя сердится! - И, рассмеявшись, генерал захлопнул дверь.
В закрытой комнате он продолжал с кем-то разговор.
Через десять - пятнадцать минут дверь снова открылась. Опять вышли двое: один высокий, сутуловатый, в папахе, в овчинном полушубке, с шашкой на боку; другой поплотнее, в шинели с красной звездой на рукаве. Обоих я видел первый раз.
Следом вышел генерал. Вместе с ним в дверях появился комиссар дивизии Бронников.
- Ну, Засмолин... - произнес Белобородов.
Командир в полушубке повернулся. Я увидел хмурое немолодое лицо с проступавшими кое-где красными склеротическими жилками. К генералу повернулся и другой. Он стоял дальше от лампы, я плохо его разглядел; осталось лишь общее впечатление крепко сбитой фигуры, твердой постановки головы и корпуса.
С минуту Белобородов молча смотрел Засмолину в глаза.
- Ну, Засмолин, - повторил он, - первый раз деремся вместе; дай бог, чтобы не последний. Помни, это приказ партии. Без доклада о выполнении задачи ко мне не приходи! Не приходи, понял?
Последние слова он сказал громко, повелительно, по-командирски.
- Знаю, товарищ генерал.
- Ну... идите...
Спутник Засмолина четко отдал честь, повернулся и вышел. За ним последовал Засмолин, по пути задев шашкой за косяк.
Генерал поморщился:
- Какого черта он таскает эту шашку? Кавалериста изображает, что ли? Посмотрим, нажмет ли он завтра по-кавалерийски.
- Комиссар у него, кажется, крепкий, - сказал Бронников. - Правда, опыта нет. Завтра первый раз будет в бою.
- Перворазники, - произнес Белобородов с теплой ноткой в голосе. Что ж, все такими были...
В этот момент он заметил меня.
- Из головы вон... Извините, дорогой, но сегодня некогда, некогда, некогда. И завтра будет некогда! Мы сейчас тебя накормим, спать уложим, отдыхай, а послезавтра писать будем.
- Я хочу, Афанасий Павлантьевич, попросить вас о другом.
- О чем?
- Здесь у вас происходит что-то необыкновенное. Разрешите мне сегодня и завтра побыть с вами. И не обращайте на меня внимания, не тратьте на меня ни минуты времени, ничего не объясняйте - только куда вы, туда и я...
Генерал рассмеялся:
- Ого! Почувствовал? Что ж, если комиссар не возражает, ладно.
Бронников, уже знавший меня раньше, с улыбкой кивнул.
- Только чур, - сказал Белобородов, - не привирать. Писать правду.
- Это, Афанасий Павлантьевич, самое трудное на свете!
- А все-таки дерзай!
- Это от нас с тобой будет зависеть, - сказал Бронников. - Провалим операцию - и писать не о чем будет.
- Не провалим, - спокойно произнес Белобородов и пошел в комнату, жестом пригласив меня с собой.
Так случилось, что вечером 7 декабря 1941 года я оказался рядом с генералом, который командовал советскими войсками по обе стороны Волоколамского шоссе.
4
Стоит ли описывать комнату? В ней не было ничего экстраординарного. Две кровати; два окна, завешенные одеялами; в углу поблескивающий стеклом и никелем походный радиоприемник - из него звучала очень тихая, но отчетливая музыка; в другом углу знамя в чехле с лакированным новеньким древком - очевидно, Гвардейское, только что привезенное; у окна большой стол, на нем карта, исчерченная в середине красным карандашом; все освещение комнаты - две керосиновые лампы - было сосредоточено у карты; лампы стояли рядом, бросая свет на бледную сеть топографических значков, просеченных красными стрелами и дугами.
В комнате стояли и сидели пять-шесть штабных командиров.
Стараясь не мешать, я отошел в дальний темноватый угол.
Генерал оглянулся, посмотрел вокруг, очевидно намереваясь что-то мне сказать, но, мельком взглянув на карту, подошел к ней и, опираясь на стол обеими руками, склонил над ней круглую стриженую голову. Потом, не отрывая глаз от карты, опустился на стул и продолжал смотреть.
В комнате звучала музыка; кто-то вышел к телефону; Бронников негромко говорил с начальником штаба, а Белобородов все смотрел и смотрел на карту, словно не замечая ничего вокруг. Его лицо было хорошо освещено. Я заметил, что иногда на несколько секунд он закрывал глаза, но это не были мгновения усталости: когда веки поднимались, глаза не были замутнены, взгляд оставался живым, сосредоточенным. Я понял: он закрывает глаза, чтобы яснее видеть.
Его отвлек дежурный:
- Товарищ генерал, пришли разведчики.
- Кто? Родионов? Давай его сейчас же.
Генерал вскочил и быстро пошел к двери, навстречу тому, кто должен был войти.
В комнату вошли два человека в белых штанах, белых рубахах, белых капюшонах, от них веяло морозом. У каждого на ремне за плечом ППД пулемет-пистолет Дегтярева.
Передний, очевидно старший по возрасту и званию, был живым, подвижным толстяком (впрочем, после я узнал, что он лишь казался толстым, ибо любил поосновательнее одеться в разведку). Он на ходу протирал пальцами очки в жестяной оправе. "Удивительно, - подумал я, - разведчик, и в очках". Но на войне много удивительного. У его спутника было желтовато-смуглое монгольское лицо. Он шел за Родионовым легким охотничьим шагом.
- Садись, орлы! - сказал Бедобородов. - Выкладывайте, где были.
Родионов присел и тотчас поднялся со стула. Другой вовсе не садился. Оба заговорили разом, потом младший смолк, но то и дело, не в силах сдержаться, перебивал Родионова.
- Мы их пугнули из Рождествено!
- Они, товарищ генерал, от нас бежали из Рождествено!
Разведчики явно ожидали, что генерал обрадуется, но Белобородов почему-то помрачнел.
- Из Рождествено? - переспросил он. - А ну, что у вас там было?
Из рассказа разведчиков выяснилось следующее. Они, действуя взводом в двадцать человек, подошли к окраинам Рождествено - большого села почти в сотню дворов. Четыре дня назад немцы атаковали село и вырвали этот пункт у нас. Гвардейцы Белобородова несколько раз ходили в контратаку, но немцы подбрасывали подкрепления - людей, минометы и танки; их не удалось оттуда выбить. И вдруг сегодня разведчики обнаружили, что это село почти очищено немцами. Оттуда никто не стрелял по разведчикам. Они подошли вплотную к домам. Заглянули в крайний дом - пусто. В следующем дверь была заминирована: прогремел взрыв. И вдруг из какого-то дома на улицу выбежали пять немцев, среди них один офицер, и, беспорядочно стреляя, пустились наутек, к лесу.
- А вы? - спросил генерал.
- За ними! Мы разделились на две группы, чтобы окружить и взять живьем.
- Взяли?
- Не вышло. Утекли.
- А вы?
- Мы к вам - с докладом.
- Эх вы, чубуки... от дырявой трубки!
Это замечание было столь неожиданным, что у обоих сразу изменилось выражение лиц. Оба, только что оживленно жестикулировавшие, вытянули руки по швам.
- Значит, нет противника в Рождествено? Снялся и ушел? - спросил Белобородов. И, не ожидая ответа, крикнул: - Не верю! - Затем продолжал спокойнее: - У вас получается, как у Геббельса, - три немецких кавалериста захватили советскую подводную лодку. Два полка атаковали - не могли взять, а перед дюжиной разведчиков немцы побежали?
Вспышка гнева прошла. Теперь Белобородов хохотал, глядя на разведчиков. Родионов снял шапку и вытер платком лысину. Генерал резко оборвал смех: