Страница 17 из 104
- Мать пресвятая, Паруша великомученица, одолжи косушечку рабу божию Миколаю до первой получки!
В самой середине грязной дороги, на коленях, без шапки стоит рабочий Мякина и, как в церкви, молитвенно смотрит на кабацкую дверь, которую заслонила своим жирным огромным телом целовальница Парушка.
После своего молитвенного призыва сам же припевает высоким тенором: "Подай, господи!"
Жирная баба возмущается:
- Ишь, пьянчужка, над богом смеешься! Проваливай! И трезвый ко мне не ходи!
Мякина быстро поднимается из грязи, взмахивает кудлатой головой и визгливо кричит:
- Да разве я к тебе, стерве, сам хожу? Горе мое ходит, паскуда! Так и знай, сволочь!
Парушка, привыкшая к именам и похуже, решительно направляется в сторону пьяного тщедушного "мастерка". Тот отступает и, пошатываясь, направляется вдоль улицы.
В утешение себе Мякина запевает песню-импровизацию, где фигурирует кабатчица Парушка.
Эта пьяная импровизация мне до сих пор кажется прямо поразительной. Отдельные фразы забылись, но помню, что это всегда была мерная, складная речь, без остановок и перебоев. Появлялся какой-нибудь ядовитый припев, который потом подхватывала "мастеровщина".
С Парушки песня вскоре переходила на заводское начальство и бар. Нарочито смешные положения, в которых они представлялись в мякининой песне, собирали на улицу не одних ребятишек, но и взрослых. Около поповского дома Мякина вспоминает о своем "благочестии" и переменяет мотив на церковный. Опять мелькают забавные образы, где "гривастые дьявола" и "святые ангела" так причудливо переплетаются, что матери гонят нас, ребятишек, домой и кричат на безбожного Мякину, угрожая ему не только адом, но и стражником, что, конечно, страшнее. Рабочие хохочут.
Вот Мякина доходит до своей избушки. Ворота заперты, ставни на болтах, закрепленных внутри, сенки тоже заперты изнутри засовом, и лестница, по которой можно залезть туда, убрана. В доме и во дворе ни души. Ребятишки Мякины вертятся тут же в толпе, на улице. Жена спряталась.
Готовятся так к встрече Мякины не потому, что боятся его, как буяна, а с другим умыслом. Надо утомить его так, чтобы, забравшись в избу, он сразу же заснул. Иначе неизбежно выкинет какой-нибудь фортель, обидный, а иногда и разорительный для домашних.
Начинался стук, матерщина, жалобы "православным" и перелезание через забор. Перелезание, судя по степени "градусов", иногда тянулось долго. Дальше канитель с дверьми в сени. В большинстве случаев кончается тем, что Мякина, забравшись в избу, растягивается на постели и засыпает. Толпа расходится.
Но если ему удается проникнуть в избу быстрее, то открываются оба окна на улицу, и начинается "выставка". Показываются отопки сапог, рваные рубахи жены и детей, покровитель дома Микола Милостивый. Все это сопровождается прибаутками завзятого раешника. Хохочет толпа, и всхлипывает жена Мякины. Соседки, которые жалеют тихую мякинину бабу, начинают стыдить Мякину. Но это только ухудшает дело. Мякина, истощившийся в остротах над своим скудным имуществом, получает новый материал. На каждое замечание у него готов такой колючий ответ, что бабы плюются, а некоторые - погорячее - готовы прямо лезть в драку. Мужей эти остроты тоже неизбежно задевают, но они стараются "не показать виду". Толпа взрослых, однако, начинает расходиться. Охотников вступить в словесную борьбу с пьяным Мякиной все меньше, и он объявляет "выставку" закрытой "до великого дня святого Полштофа".
Иной раз "фортели" бывают "фигуристее".
Помню, раз Мякина напился в отсутствие жены, которая куда-то уезжала: на покос или за ягодами. Предупредительных мер не было принято, и пьяный хозяин беспрепятственно вошел в свою избу. На этот раз он, выставив косяки, ухитрился вытащить на середину улицы ткацкий станок - кросна. И начал тканье с припевом;
Я поставила кросна,
Им девятая весна!..
Этот "фортель", обидный для его измотавшейся на работе жены, прекратили женщины соседки, которые буквально избили пьяного Мякину и растащили части станка по домам.
В "трезвое время" Мякина (Медведев Николай Николаевич, человек уже пожилой) был веселый заводский рабочий. Смолоду он работал на фабрике, но "огневая", видимо, была не по силам этому тщедушному человеку, и он перешел в столяры. В этой отрасли Мякина был своего рода художником, и ему поручалось изготовление наиболее тонких моделей. Иногда он делал своим ребятишкам занятные деревянные игрушки. Толчея, кричный молот, мельничное колесо были сделаны, как хорошая модель, и "действовали по-настоящему".
Напивался Мякина не часто, "с себя не пропивал и из дому не тащил", но жили они скудно. Большая семья и маленький заработок ставили его в положение чуть не нищего, но он все-таки ухитрялся сохранять веселый нрав и слыл в заводе за балагура и песенника.
В трезвом виде он, однако, избегал задевать в своих остротах заводское начальство. Говорил либо о прошлом, либо "проезжался по части святых отцов", быт которых он почему-то знал великолепно.
Пел Мякина замечательно. Чистый высокий тенор во время вечернего отдыха на покосе часто сзывал на стан большую толпу слушателей с соседних участков.
Но мне все-таки больше памятны его пьяные песни-' импровизации. Это было творчество, грубое по замыслу, яркое по обилию образов и тонкое по отделке деталей. Редкая легкость стиха была изумительна. Песня, каждый раз новая, лилась спокойно, уверенно, как будто она давалась в давно знакомых заученных словах.
Жаль, что этот редкий юморист - импровизатор ушел из жизни не более как заводским столяром Мякиной, пьяные выходки которого смешили соседей.
"ЖАЛОВАННЫЙ КАФТАН"
На каждом большом предприятии всегда бывает много мелких строительных работ и частичного ремонта. Постоянно требуются плотники, столяры, каменщики, землекопы и чернорабочие.
Из заводских сооружений больше и чаще всего нуждались в ремонте плотины заводских прудов: подновить насыпь, перебрать слив, переставить ледобои, исправить вершники... Служащий, ведавший ремонтом плотины, назывался плотинным. Ему же поручалось наблюдение за другими строительными работами, а также заведование подсобными мастерскими.