Дикое племя

С трудом она засыпала могилу, пытаясь про себя читать молитву над этим безымянным телом, как принято у белых людей. Ту же молитву она предназначала и для Томаса. Но в присутствии Доро, наблюдавшего за ней, ее разум отказывался работать. Ослабевшая, опустошенная и испуганная стояла она над этой могилой.

— А теперь ты могла бы сделать что-нибудь и с этими язвами, — сказал Доро. — Я предполагаю использовать это тело еще некоторое время.

А это означало, что она будет жить. Пока. Он сказал ей об этом. Она встретила его взгляд.

— Я уже начала заниматься ими. Они болят?

— Не сильно.

— Я ввела в них лекарство.

— Они пройдут?

— Да, если ты будешь соблюдать чистоту и хорошо питаться и… не будешь столько пить, сколько пил он.

Доро рассмеялся.

— Позаботься о них еще, — сказал он. — Я хочу, чтобы они прошли как можно скорее.

— Но сейчас в них уже есть лекарство. Ему нужно время для действия. — Ей не хотелось прикасаться к его телу, даже для лечения. Не так давно она не предполагала дотрагиваться и до Томаса, но к нему она испытывала расположение, несмотря на его жалкий вид. Если бы не эти его неуправляемые способности, он был бы неплохим человеком. В конце концов он именно таким и оказался. Она с большим желанием похоронила бы его тело, когда Доро оставит его, но она не хотела притрагиваться к нему, пока Доро его носит. Возможно, Доро знал и об этом.

— Я сказал тебе, чтобы ты занялась язвами! — приказал он. — Что я должен сделать в следующий раз, чтобы заставить тебя подчиняться?

Она отвела его в избу, раздела и вновь занялась лечением больного сухопарого тела. Когда она закончила, он велел ей раздеться и лечь рядом ним. Она уже не плакала, потому что ей казалось, что это было бы ему очень приятно. К тому же после всего произошедшего — может быть, впервые за сотню лет — она почувствовала безумную слабость и усталость.

9

Нвеке начала кричать. Доро спокойно прислушивался, понимая, что теперь он был не властен над судьбой девушки. Теперь ему не оставалось ничего, кроме как ждать, напоминая самому себе слова, которые произнесла Энинву. Она еще ни разу не теряла никого из-за кризиса переходного возраста. Она не стала бы, вероятнее всего, порочить это заявление смертью одного из собственных детей.

К тому же Нвеке была достаточно сильной. Сильными были все дети Энинву. А это было очень важно. Весь собственный опыт, который имел Доро по поводу переходного возраста, учил его, что это очень важно. Он позволил своим мыслям перелететь ко времени собственного переходного возраста, а потом вернуться назад, к Нвеке. Он мог вспомнить свой переходный период достаточно ясно. За ним следовали годы, которые стерлись в его памяти, но детские годы и сам переход, которым они завершились, были все еще свежи.

Он был болезненным и чахлым ребенком, последним из двенадцати детей у его матери и единственным, который выжил. Как раз в соответствии с именем, которым Энинву как-то назвала его: Огбанджи. Говорили, что его братья и сестры были крепкими и на вид здоровыми детьми, но они все умерли. Он был костлявый, тощий и очень странный, и, казалось, только его родители считают правильным то, что он остался в живых. Люди за глаза шептались и говорили, будто он нечто большее, чем просто ребенок, он — дух. Они шептались о том, что он не сын своего отца. Мать как могла защищала его, пока он был совсем маленький, а отец, если он действительно был его отцом, признавал его и был рад считать своим сыном.

Его родители старались создать для него лучшие условия, окружали любовью и вниманием. И тот и другой искренне, почти безумно любили и берегли его после смерти одиннадцати детей. Другие люди избегали его всеми способами. Это были рослые величественные люди, которых позже стали называть нубийцами. И им скоро стало ясно, что Доро никогда не вырастет ни высоким, ни величественным. В конце концов стало известно, чем он обладал. Он слышал голоса. Он падал на землю, корчась в конвульсиях. Некоторые из окружающих, опасаясь, что он может напустить на них дьяволов, хотели его убить, но каким-то образом родителям удалось его защитить. Они были готовы пожертвовать собой ради его спасения.

Ему было тринадцать лет, когда он свалился в агонии, захватившей его в переходном возрасте. Сейчас он знал, что это было слишком рано для его возраста. Среди своих «колдунов» он еще ни разу не видел, чтобы перемены наступали так рано. Его жизнь прервалась, но он менял одно тело за другим, словно бы вообще никогда и не умирал. Когда его первое тело умерло, он в первый раз преобразился в другое, в ближайшее к нему живое человеческое тело. Это было тело его матери, на коленях у которой в тот момент он склонил голову.

Он обнаружил, что смотрит вниз, на самого себя, на собственное тело, и ничего не мог понять. Тогда он закричал. С перепугу он попытался убежать, но отец остановил его, задержал, начал расспрашивать о том, что случилось. Он не мог ничего сказать. Он смотрел вниз, видел свое теперь уже женское тело, и его охватила паника. Не соображая, что делает, он преобразился вновь, на этот раз в своего отца.

В своей когда-то очень тихой деревне на берегу Нила, среди своих людей, он убивал, убивал и убивал. Пока однажды их враги, причем совершенно ненамеренно, освободили их от этого. Египетские конники захватили его в плен, напав на деревню. В тот момент он носил тело молодой девушки, своей двоюродных сестер. Возможно, что тогда он убил нескольких египтян. Он надеялся, что так оно и было. Его люди не поддерживали контактов с египтянами на протяжении почти двухсот лет, пока Египет был охвачен феодальным хаосом. Зато теперь Египет был далекой и желанной страной, богатой минералами и рабами. Доро надеялся, что ему удалось убить достаточное число захватчиков. Но он никогда не узнает этого. Его память остановилась на моменте появления египтян, и в ней образовался провал, длину которого позднее он определил в пятьдесят лет. Потом он вновь пришел в себя и обнаружил, что был брошен в египетскую тюрьму, обладал телами нескольких пожилых чужеземцев, обнаружил, что был мужчиной, и открыл для себя, что может иметь и делать все что захочет.

У него ушло много лет, чтобы вычислить, хотя бы приблизительно, сколь долго он не управлял своим сознанием. Еще больше времени ушло на то, чтобы точно определить, где именно находилась его родная деревня, и обнаружить, что на том месте уже ничего не осталось. Он так никогда и не нашел никого из своих родственников, никого из своей деревни. Он был абсолютно одинок.

В конце концов он начал осознавать, что некоторые из его убийств давали ему больше удовольствия. Некоторые тела он носил дольше других. Наблюдая за собственными ощущениями, он открыл, что возраст, раса, пол, физическое развитие и, в исключительных случаях, здоровье не были решающими факторами, если оценивать удовольствие, получаемое от жертв. Он мог взять, и он брал любого. Но к пониманию того, что дает ему действительное наслаждение, он пришел, размышляя о колдовстве, или о потенциальной его возможности. Он отыскивал родственников по духу — людей, либо одержимых безумием, либо имевших небольшие отклонения от нормы. Эти люди могли слышать голоса, или их преследовали видения, или же их странность могла проявляться как-то иначе. Сам он не был подвержен воздействию подобных нарушений, во всяком случае с тех самых пор, как завершился его переходный возраст. Но он забирал тех, у кого эти аномалии оставались. Он научился отыскивать их безошибочно, словно бы следуя за запахом еды. Затем он научился собирать их вместе, скрещивать друг с другом, выяснять, насколько они защищены и как следует за ними ухаживать. Они, в свою очередь, научились почитать его. И уже в следующем поколении они стали полностью принадлежать ему. Он еще не понял этого, но сразу принял как должное. Некоторые из них, совсем немногие, могли чувствовать его точно так же, как и он мог чувствовать их. Колдовская сила предупреждала их о его появлении, но, казалось, никогда не могла подтолкнуть их на сознательный побег. Вместо этого они приходили к нему, стараясь завоевать его внимание, любили его как бога, как родителя, как самца, как друга.