Дикое племя

— Иногда нужно стать хозяином, чтобы не оказаться рабом, — заметила она очень тихо.

— Да, — согласился ее собеседник.

А она обратила свое внимание на те новые для нее вещи, о которых упомянул незнакомец и которые заставили ее задуматься. Например, ее возраст. Он был прав. Ей и на самом деле было около трехсот лет, чему не поверил бы ни один человек из ее племени. И этот незнакомец сказал что-то еще, нечто такое, что всколыхнуло самые глубокие пласты ее памяти. Когда Энинву была ребенком, она часто слышала сплетни о том, что ее отец не мог иметь детей и что она была дочерью не просто другого человека, а дочерью проезжего чужеземца. Она даже спрашивала об этом свою мать, но та лишь поколотила ее, первый и единственный раз в жизни. С тех пор она принимала эти разговоры за правду. Но узнать что-нибудь об этом чужеземце ей так и не удалось. Впрочем, ее это не особенно заботило: муж матери считал ее своей дочерью, и при этом он был очень хорошим человеком. Однако у нее остался непреходящий интерес к тому, велика ли была разница между ней и чужеземцами.

— И они все умерли? — спросила она у Доро. — Те… мои родственники?

— Да.

— Выходит, они были не такими, как я.

— Они могли бы стать такими через несколько поколений. Ведь ты произошла не только от них. Твои родственники из народа Онитша должны были иметь свои необычные качества.

Энинву медленно кивнула. Она вспомнила о некоторых странностях в поведении собственной матери. Эта женщина имела определенное влияние на окружающих, несмотря на ходившие вокруг нее сплетни. Ее муж относился к весьма уважаемому роду, хорошо известному благодаря способностям к магии и волшебству, но в их доме этим занималась именно мать Энинву. Она очень хорошо толковала сны. Она изготавливала лекарства, чтобы лечить болезни и защищать людей от дьявола. Из всех торговок на базаре она была, безусловно, лучшей. Казалось, что она в каждую минуту точно знала, как следует повести торг, словно бы читала мысли других женщин. Со временем она стала очень богатой.

Рассказывали, что некоторые люди из рода мужа ее матери, к которому относилась и сама Энинву, могли изменять свой облик и по собственному желанию принимать вид различных животных. Однако Энинву никогда не замечала за ними подобной странности. Зато в своей матери она находила и странность, и близость, их взаимное чувственное проникновение заходило гораздо дальше, чем свойственно обычным отношениям между матерями и дочерьми. Энинву и ее мать сближало единство духа, делавшее возможным определенный обмен мыслями и чувствами — хотя они и занимались этим достаточно осторожно, чтобы не вызывать нездоровое любопытство у окружающих. Если Энинву заболевала, то мать, торговавшая на одном из дальних рынков, узнавала об этом и возвращалась домой. В общении Энинву с ее собственными детьми и тремя мужьями были только смутные намеки на что-то подобное. Но она многие годы продолжала искать среди своего рода — а точнее, среди рода своей матери — малейшие признаки того, что отличало ее от остальных людей: способности к изменению облика. Она выслушала бесчисленное множество самых страшных рассказов, но так ни разу и не встретила никого, кто подобно ей мог бы демонстрировать такую способность. Возможно, что так было только до сегодняшнего дня. Она еще раз взглянула на Доро. Что она чувствовала в нем? Что в нем было необычного? Она не могла прочесть его мысли, но что-то в нем напомнило ей о матери. Появился еще один призрак.

— Так значит, ты мой родственник? — спросила она.

— Нет, — сказал он. — Но твои родственники очень преданы мне, а это уже кое-что значит.

— Так ты пришел сюда… именно поэтому, когда моя необычность привлекла тебя?

Он только покачал головой. — Я пришел, чтобы тебя увидеть.

Она нахмурилась, насторожилась. — Так вот я перед тобой, какая есть, смотри.

— Точно так же и ты можешь смотреть на меня. Но неужели ты воображаешь, будто то, что ты видишь, это все?

Она промолчала.

— Ложь всегда обижала меня, Энинву, а то, что я вижу сейчас перед собой, есть самая настоящая ложь. Покажись мне такой, какая ты на самом деле.

— Ты видишь то, что ты должен видеть!

— Разве ты боишься показаться мне?

— …Нет. — Это и в самом деле был не страх. Но что же тогда? Всю свою жизнь она скрывала от окружающих свои способности, утаивала все возможности собственной внутренней силы, и только благодаря этому смогла выжить. Так должна ли она сейчас нарушать это правило — лишь только потому, что какой-то чужеземец попросил ее об этом? Он очень много наговорил здесь, но что на самом деле он рассказал ей о себе? Ничего.

— Почему, спрашивается, моя маскировка считается ложью, а твоя нет? — спросила она.

— И моя тоже, — согласился он.

— Тогда покажи мне, какой ты есть на самом деле. Окажи мне такое же доверие, о котором просишь меня.

— Ты получишь мое доверие, Энинву, но если ты узнаешь всю правду, ты будешь до смерти напугана.

— Разве я ребенок? — спросила она с раздражением. — Или ты моя мать, которой хотелось бы уберечь меня от той правды, что известна взрослым?

Он не показал и вида, что оскорблен ее словами.

— Большинство моих людей благодарны мне за то, что я оберегаю их от этой, касающейся меня, правды, — сказал он.

— Это только слова, но за ними я ничего не вижу.

Он встал, а она повернулась к нему лицом, так что его тень полностью закрывала теперь ее маленькое ссохшееся тело. Она была чуть ли не вдвое ниже его, но для нее было не в новинку стоять лицом к лицу с более крупными людьми и подчинять их своим желаниям — либо силой слова, либо силой рук. Она могла бы сделаться столь же большой и сильной, как любой мужчина, но предпочитала сохранять свое телосложение, чтобы продолжать обманывать других. Чаще всего ее кажущаяся беззащитность успокаивала чужеземцев, а кроме того, заставляла каждого возможного нападающего недооценивать ее способности.

Доро продолжал пристально смотреть на нее с высоты собственного роста.

— Временами только ожог может заставить ребенка уважать огонь, — сказал он. — Идем со мной в одну из твоих деревень, Энинву. Там я покажу тебе то, что ты, как тебе кажется, хочешь увидеть.

— И что же ты сделаешь? — осторожно спросила она.

— Я дам тебе выбрать кого-нибудь, врага или просто бесполезного человека, без которого твои люди вполне могут обойтись. И затем я убью его.

— Убьешь!

— Я убиваю, Энинву. Вот так я сохраняю свою молодость и свою силу. Я могу сделать только одно, чтобы показать тебе, кто я такой: убить человека и влезть в его тело как в одежду. — Он глубоко вздохнул. — То, что перед тобой, это не то тело, в котором я родился. И оно не десятое, которое я износил. Не сотое и не тысячное. Твой дар кажется добрым и благородным, мой же — нет.

— Ты дух, — в испуге выкрикнула она.

— Я уже сказал, что ты ведешь себя как ребенок, — продолжил он. — Теперь ты видишь, как напугала сама себя?

Он был похож на огбанджи — дух ребенка-дьявола, которого многократно рождает одна и та же женщина и который сразу умирает, причиняя матери одну только боль. Женщина, в которую вселился огбанджи, может рожать множество раз, и всякий раз у нее будет появляться мертвый ребенок. Но Доро был взрослым. Он не возвращался в чрево собственной матери, и ему не нужны были детские тела. Он предпочитал воровать тела мужчин.

— Ты дух! — продолжала упорствовать она, и ее голос охрип от страха. Тем временем часть ее разума не переставала удивляться, как она смогла так легко поверить ему. Она и сама знала множество уловок и множество способов устрашающей лжи. Почему же теперь она вела себя как самый невежественный чужеземец, наперед уверенный в том, что ее устами говорит сам бог? Тем не менее она верила сказанному и боялась. Этот человек был еще более необычным, чем она сама. Этот человек не был человеком.

Когда неожиданно он слегка коснулся ее руки, она вскрикнула.

Незнакомец выразил явное неудовольствие.