Кот госпожи Брюховец

Глава 11

На другой день после трагедии в Воздухоплавательном парке доктор Коровкин проснулся поздно – и в прескверном настроении: во-первых, он не считал необходимым менять установившийся режим дня, а после вчерашней суматошной ночи время сна помимо его воли сместилось; во-вторых, он не любил, когда его будил телефонный звонок. А этим утром именно так и случилось – звонил Карл Иванович Вирхов: во время неурочного, позднего визита в Окружной суд Мария Николаевна, которую доктор дожидался внизу в коляске, так и не успела ничего рассказать следователю. Но именно стремлением сообщить нечто важное о взрыве в Воздухоплавательном парке она мотивировала свой внезапный каприз! Что же она тогда делала в кабинете Карла Ивановича?

Вчера, несмотря на поздний час, около дома на Литейном не стихала суета: в двери суда забегали какие-то люди – доктор предполагал, что это возвращаются агенты с донесениями. Один, босой, бесшумной тенью промелькнул мимо коляски и стремглав влетел в дверь...

Впрочем, ждал доктор недолго – весьма скоро Мария Николаевна Муромцева появилась в дверях Окружного суда и медленно прошествовала к коляске. Клим Кириллович усадил молчаливую Муру в коляску и велел ехать на Васильевский. В продолжение всего пути она была тиха и задумчива, изредка таинственная улыбка пробегала по ее губам. Клим Кириллович испытывал к младшей дочери профессора Муромцева сострадание: вместо беззаботного отдыха на даче девушка обрекла себя на изнурительную работу.

Проводив Муру до дверей дома, он ждал в коляске, пока в окнах профессорской квартиры не появится свет зажженной лампы... Но это была вчера.

После телефонного разговора с Вирховым Клим Кириллович, стоя перед зеркалом и соскабливая рыжеватую щетину со щек и подбородка, думал, чем же ему заняться? Постоянные пациенты его в большинстве своем разъехались по дачам, в душном Петербурге из знакомых остались немногие.

Клим Кириллович решил, что его визиту наверняка обрадуются «акварельные» сестры: Варвара и Александра Шнейдер. Варвара Петровна последний раз, когда доктор навещал «акварельную» квартиру, жаловалась, что у сестры болят глаза, не начинается ли «египетская болезнь»? В соответствии с рекомендацией доктора Арльта Клим Кириллович добыл лимоннокислую мазь, щадящее, простое в употреблении средство. Скляночка с лекарством умещалась в кармане визитки, не оттягивая его, и Клим Кириллович в кои веки решил расстаться на сегодня с саквояжем.

В скромной квартире сестер Климу Кирилловичу доводилось встречаться с художниками и литераторами, и, покидая их уютную гостиную, он всегда уносил с собой нечто свежее, волновавшее ум и воображение. До встречи с сестрами он никогда не задумывался, как окружающая повседневная красота – форма и цвет обыденных предметов, их умелое расположение – воздействуют на человека, не вполне понимал, что интерьер есть способ выражения души. Не случайно и розово-коричневая гостиная Коровкиных, залитая щедрым летним солнцем, в отсутствии тетушки выглядела необычно – будто все вещи скучали без любящей хозяйки!

Не приобрести ли в подарок тетушке одну из акварелей Шнейдер? Он видел у них чудные акварельные пейзажи и портреты. Сколько нежных, одухотворенных лиц! Иной раз и не верилось, что моделями для них служили обычные прохожие, едва ли не из низшего сословия.

Некстати мелькнула мысль об Ульяне Сохаткиной: вчера он собирался принять участие в судьбе несчастной молодой женщины, а сегодня им овладел скепсис. Доктору стало стыдно, хотя внутренний голос нашептывал, что соблазненная красавица, скорее всего, и не ждет помощи, – охваченная страстью к своему любовнику, она вряд ли сидит дома, дожидаясь неверного. Бегает за ним по городу, старается вернуть, клянется, что без него не может жить.

Ульяна Фроловна, которая накануне показалась доктору едва ли не копией Сикстинской мадонны, теперь вызывала в его душе болезненно-гнетущее чувство: будто он стоял над осколками разбитой вазы и размышлял, выбросить их в отхожее место или попытаться склеить?

Поколебавшись, доктор Коровкин решил, что одной попытки спасения заблудшего существа недостаточно для успокоения его алчной совести и, выйдя из дому, отправился на Петербургскую сторону.

Возле знакомого деревянного домика извозчика отпустил. Как ни странно, девушку он застал дома – она сидела на крылечке, на коленях ее лежало немудреное шитье, иголка застыла в руках, отсутствующий взор ее скользил по светлой кроне старой березы. О дружке ли своем милом думала, о ребеночке ли, лишенном материнской груди?

Доктор остановился невдалеке и кашлянул. Ульяна вздрогнула, перевела взгляд на гостя.

– Добрый день, Ульяна Фроловна...

Девушка молча поклонилась и выпрямилась – в огромных голубых глазах с белыми, словно фарфоровыми белками, мелькнул испуг.

– Говорил ли вам ваш батюшка, что...

– Благодарствуйте, – перебила его Ульяна, – защитник у меня есть. Жених. Он меня всем обеспечит.

– Но вам и свои средства нужны, – осторожно продолжил доктор, – ваш жених опора ненадежная. Как я понял, он не в ладах с законом.

– Не больше, чем другие. – Ульяна загадочно усмехнулась. – Впрочем, что я? Вам нашей души не понять. Мой суженый в шелка и золото меня оденет. Он нашел золотую жилу, да только не велено никому говорить.

Ульяна бережно сняла с перил крыльца кашмирскую шаль с пестрым узором из розанов и накинула ее на свой простенький наряд из дешевого ситчика. Клим Кириллович понурился, наверняка шаль, как и сережки с желтыми камешками в серебре, блестевшие в нежных девичьих ушках, были дарами неверного возлюбленного

– Понимаю, – сказал он, – но вы достойны лучшего, а большие деньги никогда чистыми не бывают.

Девушка сложила шитье и опустила его в корзиночку. Невысокая, с мягким овалом полудетского лица, она прятала неловкость за нарочитой дерзостью.

– У Василия чистые, – упрямо возразила она, – он не вор, чужого не берет, а ничье взять – не воровство. Новую рубашку ему вышила по вороту, отнесу сейчас в укромное место, – в ее тихом голосе зазвучали откровенно счастливые нотки, – сам позвал.

– Я рад за вас. Позвольте, я вас провожу.

– Только недалеко. Не дай Бог, Василий прознает, ревнивый он у меня.

Доктор открыл калитку и последовал за Ульяной, он пытался как можно мягче объяснить девушке, что на выбранном пути ее поджидают самые неожиданные неприятности и, чувствуя, что слова его отскакивают от сознания собеседницы, как резиновые мячики, постарался дать понять, что на его помощь она может всегда рассчитывать.

Они расстались у Александровского парка, и доктор, взяв извозчика, отправился к сестрам Шнейдер. упругие капли ливневого дождя барабанили по поднятому кожаному верху пролетки, запрыгивали на кожаный передник, прикрывавший ноги доктора. Дождь быстро закончился, тягостную духоту сменила влажная свежесть. По мере приближения к дому, где располагалась милая «акварельная» квартирка, доктор чувствовал, что ему легче дышится.

В квартире акварелисток были гости. Варвара Петровна представила:

– Николай Константинович Рерих, художник, с супругой.

Доктор пожал руку подтянутому человеку с пронзительно черными глазами. Хотя в живописце, чья фамилия не раз встречалась в газетных отчетах о выставках «мирискусников», не было ничего необычного, Клим Кириллович поежился от пробежавшего по спине холодка. Так бывает, когда оказывается, что безобидный холмик, поросший травкой, – чья-то безымянная могила.

– Елена Ивановна. – Приветливая улыбка жены художника согрела Клима Кирилловича, с медицинской зоркостью распознавшего в округлой фигурке русоголовой женщины солидный срок беременности.

– Елена Ивановна племянница князя Путятина, известного археолога, – включилась в беседу Варвара Петровна, – зовет нас ехать в Бологое. Да мы не решаемся. У Александры с глазами неважно, а я не люблю отдыхать в местах, где ведутся раскопки. У меня настроение портится.

– Со зрением мы справимся, – доктор Коровкин обернулся к доселе молчавшей Александре Петровне, – чудодейственная мазь поможет. Прошу вас, примите дар эскулапа.