Страница 25 из 32
Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что нравы и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении Государь, по справедливости, может действовать только примером, а не указом", у Петра же "пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного".
"Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией.
Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией; приемы, с которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла дальше, чем бы следовало".
"Петр, - писал Карамзин, - не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства подобно физическому, нужное для их твердости".
"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".
"Мы, - пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России, поданной им Александру I, - стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр".
Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ" Петра. Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, если пытки и казни служили основным методом государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать такой вывод, какой сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и великий преобразователь".
В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник, как П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:
"Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век - веком переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени, становится Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской культурной страной. - Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни".
Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что русским нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье "не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их, а свое домашнее житье презираем". Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить внешние формы древних обычаев и народного быта. Об этом хорошо сказал известный государствовед Брайс, говоря о деятельности софистов в древней Греции:
"Напомним по этому случаю известный пример греческих республик времен Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и активное верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и лжеца, учили, что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там традиции, подвергшиеся нападению, были сначала религиозные и моральные, но в системе старых верований и обычаев предков все связано, и, когда религиозная часть подорвана, то от этого колеблется и много других элементов здания".
Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные части национального государства. Так это и случилось после произведенной Петром жестокой разрушительной революции.
IV
Соловьев доказывал, что Петр всколыхнул Московскую Русь и заставил ее пережить всесторонний переворот.
Соловьев и Кавелин, как и их ученики воображали что Россия XVII века дожила до государственного кризиса и ежели не Петр, она бы рухнула. Но потом Соловьев смягчает этот приговор, заявляя, что цари уже до Петра начали ряд преобразований.
"В течении XVII века, - пишет он, - явно обозначились новые потребности государства и призваны были те же средства для их которые были употреблены в XVIII в. в так называемую эпоху преобразований".
В позднейшей своей работе "Чтениях о Петре Великом" Соловьев называет Петра "сыном своего народа" и даже "выразителем народных стремлений".
"Народ собрался в дорогу и - ждал вождя".
С. Платонов вполне согласен с такой трактовкой роли Петра и пишет:
"Не одни Соловьев в 60-х и 70-х годах думал так об историческом значении реформы (вспомним Погодина), но одному Соловьеву удалось так убедительно и сильно формулировать свой взгляд. Петр - подражатель старого движения, знакомого древней Руси. В его реформе и направлении и средства не новы, - они даны предшествовавшей эпохой. Нова в его реформе только страшная энергия Петра, быстрота и резкость преобразовательного движения, беззаветная преданность идее, бескорыстное служение делу до самозабвения. Ново только то, что внес в реформу личный гений, личный характер Петра".
"Исторические монографии о XVII в. и времени Петра констатируют теперь связь преобразований с предыдущими эпохами и в отдельных сферах древне-русской жизни. В результате таких монографий является всегда одинаковый вывод, что Петр непосредственно продолжал начинания XVII века и оставался всегда верен началам нашего государственного быта, как он сложился в XVII веке. Понимание этого века стало иным. Недалеко то время, когда эпоха первых царей Романовых представлялась временем общего кризиса и разложения, последними минутами тупого застоя. Теперь представления изменились, - XVII век представляется веком сильного общественного брожения, когда сознавали потребность перемен, пробовали вводить перемены, спорили за них, искали нового пути, угадывали, что этот путь в сближении с Западом и уже тянулись к Западу.
Теперь ясно, что XVII век подготовил почву для реформы и самого Петра воспитал в идее реформы".
К. Д. Кавелин, также, заявляет, что "царствование Петра было продолжение царствования Иоанна. Недоконченные, остановившиеся на полдороге реформы последнего продолжал Петр. Сходство заметно даже в частностях".
Историки Соловьев и Кавелин понимали Петра, как выразителя народных стремлений. По их мнению "Петр но только получил от старого порядка сознание необходимости реформ, но действовал ранее намеченными путями и имел предшественников: он решал старую, не им поставленную задачу и решал не новым способом".
Это глубоко ошибочный взгляд. Иоанн Грозный заимствованием частностей европейской культуры и цивилизации старался утвердить русскую духовную культуру и русскую цивилизацию. Петр же презирал и то и другое, вместо русской культуры, которую он презирал и ненавидел (это С.
Платонов подчёркивает верно.) старался утвердить любезную его уму и сердцу европейскую культуру. Хорошенькое продолжение дела Иоанна Грозного. Хорошенько "сходство" не только в частностях, но и в основных принципиальных установках.
Все "реформы" Петра имеют своими истоками не любовь к родной культуре и цивилизации, а в лучшем случае равнодушие, а чаще же всего презрение. Из презрения ко всем сторонам Московской жизни и выросла губительная революция совершенная Петром. Революция, а вовсе на частичные благодетельные реформы, как доказывает это С. Платонов.
С. Платонову свойственен тот же самый порок, что и другим историкамзападникам: они не искажают фактов, причины и ход событий они рисуют обычно верно, но к верным фактам они обычно пристегивают совершенно неверные выводы.
V
Ученики Соловьева и особенно Ключевский в своих взглядах на деятельность Петра исходили из взгляда, что Россия при Петре пережила не переворот, а только потрясение.
С. Платонов в сочинении "Петр Великий" заявляет, что Ключевский дал исключительно объективную характеристику личности великого преобразователя. На самом деле, как я уже несколько раз отмечал это, характеристика личности Петра, сделанная Ключевским, изобилуют поразительными противоречиями.