Повторение пройденного

- Дай деньга! - Первыми нас встретили цыганята.

Пожилой цыган наигрывал на скрипке "Золотой огонек" и "Катюшу".

А цыганята плясали вокруг наших машин, забирались на колеса и подножки:

- Дай деньга! Красавец, дай деньга! За победа дай!

"Милый!

Поздравляю тебя с днем рождения. Очень, очень поздравляю! Как мы давно не виделись. Даже не верится, что кончилась война. И она еще, наверно, не кончилась: сегодня мы уезжаем, очень далеко, на другой конец нашей страны. Если ты читал "Цусиму", то будешь знать, где я.

Я вспоминаю наш последний разговор и твои слова: "Давай распишемся". Милый мой чудак!

Может быть, мы и увидимся. Я не пишу тебе главного, самого главного для меня и тебя. Наверно, ни к чему это сейчас...

Будь здоров и береги себя! Пусть все будет хорошо. И - не сердись!

Обнимаю.

Н."

ГОД 1946-й

И надо же случиться такому! Три года, и опять - тот же госпиталь, на той же Стромынке, и Гурий Михайлович тот же, и сестра Верочка - Вера Михайловна. Словно и не было этих трех лет, не было фронта и Берлина, и Праги, и победы. И меня там не было. И Вера Михайловна не покидала нашего хирургического отделения. Только лицо у нее другое - не ее: она, видимо, горела. Потом пластическая операция... Я не спрашивал.

И палата у меня другая. Такая, о которой я мечтал тогда, в сорок третьем. И в общем облике госпиталя есть что-то иное, еще не совсем мирное, но и не военное, как тогда. Раненые не свежие, а с застарелыми бедами, и много просто больных - суставы, опухоли, переломы, вывихи, аппендициты, грыжи.

- И надо ж, опять левая. Как тогда! Смотрите, Гурий Михалыч.

В лице Веры Михайловны - чужом, незнакомом лице - появилось что-то спокойное, уравновешенное. И все же она прежняя - ладная, добрая. И ее большие руки быстро орудовали над моей ногой, снимая перевязку.

- Так, так, голубчик. Поверни. Вот так, - говорил Гурий Михайлович. Зря, зря не дался. Тогда надо было резать... А теперь некробиоз явный. Еще, голубчик. Еще поверни. Так. Да... Посмотрим, что можно сделать. Посмотрим. А делать что-то придется. Ишь как прихватило...

- Ногу я не дам! - сказал я довольно решительно.

- Не о ноге речь, об осколках, - успокоил меня начальник отделения. Плохо. А там видно будет, видно. Запустил. Зря запустил, голубчик. Так и до некроза недалеко. Слышал такое - гангрена? Так вот...

- Ты уж слушай Гурий Михалыча и терпи, - советовала сестра.

- Я терплю...

Вера Михайловна протерла ногу спиртом. Сделала укол пенициллина. Опять забинтовала - теперь широким бинтом.

Она проводила меня в палату. Коридор тот же, и столик, где я чертил графики. А цветов прежде не было. Сейчас - на всех окнах. И окна открыты, не пришторены. Во дворе среди голых деревьев качались на ветру электрические лампочки. Блестел снег - его много здесь, больше, чем на московских улицах. Даже на лавочках огромные белые шапки.

- Погулять бы!

- Не надо, больной! Не надо! Пока температура - лежать...

- А тогда всех больных ранеными называли, - вспомнил я.

- Привычка, - согласилась Вера Михайловна. - Ко всему привыкаешь. Ложись, ложись осторожнее. Вот так...

Странно, конечно, что я опять вижу Веру Михайловну. А разве не странно, что судьба опять привела меня в тот же госпиталь! Жизнь готовит подчас самые странные встречи. Встречи, которых не должно было бы быть по всем законам здравого смысла. И - неожиданные совпадения, как часто встречаются они в жизни! Куда чаще, чем в книгах...

- И давно вы опять здесь? - спросил я, когда сестра поправила на мне одеяло.

- Второй месяц.

- На каких же фронтах были?

- Под Ленинградом, в Прибалтике, потом на Втором Белорусском, а когда там кончилось - на Дальнем Востоке. Мукден, Харбин, Порт-Артур.

Она улыбнулась почему-то виновато, лицо ее зарделось:

- Вот изуродовали... Как раз в Маньчжурии, когда у меня уже... Зато вот сынок у меня растет. Такой славный мальчик - Вовочка...

Она сказала это так, как может сказать только женщина, мать. Мать, прошедшая войну не только как воин, солдат, а и как женщина... А ведь это не одно и то же!

- Сколько же ему?

- Да вот уже два месяца! Пойду кормить сейчас... Я ведь тут рядом живу...

В палате нас четверо. Двое, наглухо забинтованных, после пластических операций. Старшина и младший сержант. Они лежали, погруженные в одни и те же мысли: что будет с их лицами.

- Сын на меня был похож как две капли воды, говорили, - произнес один. - А теперь как же? Глупо получается...

Второй утешал не то соседа, не то себя:

- Конечно, всяко выходит, но, говорят, и ничего получается. Не так уж безобразно. Вон у Верочки ведь ничего. Женщина - и то терпит. А потом что нам - люди семейные. За бабами не бегать.

У третьего - суставной ревматизм и еще, кажется, плохо с сердцем. Лицо и ноги отекали, по ночам он стонал, без конца повторяя: "Дьявольщина! На войне хоть бы хны, а тут все болячки повылезали!"

Моя койка у окна. Окно выходило не во двор, а на противоположную сторону - в какой-то узкий переулок. Скрипел снег. Утром скрипел. Днем. Вечером. И ночью. По переулку вдоль забора шли люди. Влево и вправо. Обрывки слов и скрип, скрип, скрип. Сегодня на улице морозно, и за окном скрипело весь день. Вчера была оттепель. Капало с крыш и булькало в лужах. Дворничиха трижды посыпала песком скользкие места и брюзжала на прохожих: "Работать дайте! Не видите! Посторонитесь!"

Скоро вторые сутки, как я лежал здесь. Только вторые, а сколько впереди. Наверняка наши успеют доехать до Курил. Курилы - это где-то далеко. А матери надо позвонить завтра. Попросить разрешения у Гурия Михайловича и позвонить. А может, и Ксении Павловне - самому? Нет, пусть лучше мать. Она может съездить и узнать все подробнее. Ведь домой Наташа, конечно, пишет. И ничего не могло случиться - война с Японией давно кончилась. Но почему же мои письма с ноября не доходили до нее? И что это: "Адресат не значится"? И почему она сама молчала? С ноября. Ноябрь. Декабрь. И вот теперь - январь...

Комсоргом я стал вскоре после гибели Саши. Иметь штатного комсорга нам не полагалось, и потому формально меня зачислили на должность адъютанта замполита. Это было еще полбеды: капитан почти не беспокоил меня поручениями. Но поскольку я был освобожден от занятий и прочих солдатских повинностей, как только возникала необходимость найти человека для нового дела, вспоминали меня: