Страница 35 из 50
Таисия проснулась как от удара. Поглядела на часы. Рано. Подумала: до скота бы еще полежать. А только глаза ее не закрывались. Она села на кровати, заправила по-старушечьи косички вверх под борушку — шапочку черную — и, надев коротайку, пошла на мост.
Голова ее привычно склонилась над ручною мельницей — для пивка солода чуток помолоть. Да ей что? Не впервой сон на работу променивать.
Закричал поросенок Сивка. Таисия встрепыхнулась. Побежала готовить пойло. Да только поросенок замолчал, а Таисия забыла, зачем пошла. И опять вернулась к мельничке. Затрещала мельничка, а в голове: как председатель? Обнадежил ведь, обнадежил. А чего? Конечно, хорошо. И не заметила, что в мельничке-то и зерна нет, а все крутила, крутила, без присыпу крутила.
Утром не успела к председателю зайти. Забежала после фермы домой — скот выгнать, а корова лежит. Глаза мутные. Пришлось звать ветеринара — и только днем разыскала председателя в конторе.
— Лексей Иваныч! Обещал насчет Сергея Иваныча.
— Ох, Таисия… И зачем тебе справка? Зачем? Куда ты поедешь? Невестка тебя и на порог не пустит. Она, как Леонид помер, и не показывалась. И писем не шлет. Не шлет ведь?
— Лексей Иваныч! Лексей Иваныч! — тянула свою песню Таисья.
— О-ох, привязалась. Вот управимся, тогда поговорим, когда…
— Ну я пошла, Лексей Иваныч.
— Погоди-ка, на праздник-то пригласишь, что ли?
— Милости прошу, Лексей Иваныч. Пиво-то свое я нынче не варивала, а присыплюсь к Бусыревым. У них и кадка большая. А у меня-то все развалилось, все.
— Ну-ну, ладно… Приду.
— Лексей Иваныч, гармоню захватите.
— Без гармони-то не пустишь?
— Не пущу, Лексей Иваныч. И Марью Саввишну милости прошу. У нас старухи какие соберутся. Выпьем по стакашку с чайком, так нам и хватит. Мы, старухи-то, и расшутимся…
— Эх, Таисья, может отпустить тебя, что ли? — вдруг крикнул Лексей Иваныч.
Но тут забрякал телефон. Лексей Иваныч заревел в трубку:
— А-а! Что? 25 процентов. Что? А-а-а! Что? А-а-а! 25 процентов. — И стал Лексей Иваныч костенеть и уже глаза заводить. Но успел крикнуть. — Ты иди, Таисья, не мешайся здесь… 25… 25 процентов… А-а-а-а-а!
Праздник шел своим чередом. Вся деревня была пьяна. На берегу реки еще недавно горели костры, мужики варили пиво. И текло тонкой струйкой из кадок в долбленые корыта черно-золотое сусло. На гнутых крюках покачивались под ветром прокопченные котлы с пивом. Хорошо пахло хлебом. Драк не было. И только в первый же день пожарный инспектор упился. Ходил от дома к дому, весь красный, как огонь, и предупреждал:
— Дурачье! Дурачье! Сгорите все. Я сам подожгу. Сам…
Но его быстро уложили спать.
— А гайтан какой, серебряный, неношеный?
— Не идет ли? Не идет ли?
— А я и не увижу. А и мала.
— Надо бы на угорышек встать. На угорышек.
— А я туфельки скину, да на перстики.
— А я в Раменье работала. Так там глухомань. Ох, глухомань. В люльке качаются, так уж в лапотках.
— А у меня лапотки и матка-то не нашивала. Вся в туфельках, да в сапожках.
— А в Раменье-то глухомань. Ох, глухомань.
— Иде-ет! Иде-ет наш светик, наш соколик ясный.
— Лексей Иваныч, Марья Саввишна, милости просим!
— Таисья, подноси!
Таисья, раскрасневшаяся от угара, от праздника и от вина, легко понесла на вытянутой руке маленький подносик с двумя стаканами.
— Ну, с праздником! Будемте здоровы!
И все пошли в дом. Взялись за угощение. А Таисья обносила.
— Лексей Иваныч! Ради праздничка! Лексей Иваны-ыч!
— О-о-о! Лексей Иваныч! Рыбничку, рыбничку!
— Мясо вкусное.
— Ешьте на здоровье, Лексей Иваныч, я корову зарезала. Корова у меня приболела.
— Лексей Иваныч, сыграйте. А ты, Таисья, спой, спой нескладухи.
— Это верно, Таисья, — сказал Лексей Иваныч. — Потешь. Нескладухи твои хороши.
И все пьяно закричали:
— Потешь, Таисья! Потешь! Потешь!
— Ну, чего там… — Таисья поставила на стол черный подносик, украшенный алыми розами. Взяла сама стакан с водкой, глотком выпила и вскрикнула:
На пятый день праздника деревня закурилась от вина и пива. Низко, как перед грозой, залетали с того на этот берег да обратно, да над деревней, да над взбугренным полем пьяные чайки. И они лаяли по-собачьи, как чужие лаяли по-собачьи на людей. А на земле две вести обходили дома. Первую весточку принесла почтальонша с газетой. Корреспондент из района написал: «Пьяный разгул в деревне Озерки. Бородатые мужики ходят вдоль реки и кидают в деревянные кадки камни для крепости». И, конечно, у нас удивлялись: «Как же так? Крепость, выходит, не от хмеля — о-о! А от камней. Ну да. А-а-а! Только как же теперь сусло греть? Как же греть без горячих камней? Ведь кадка-то у нас деревянная. На огонь не поставишь. На огонь не поставишь — о-о-о!»
А другую весть принес дед Митрий Григорьевич. Он хотел зайти к председателю сельсовета Сергею Иванычу, да того дома не оказалось, и пошел ковыль-ковыль — на своей убитой ножке к своему другу, такому же старику, Федору. Он нес чайник с бражкой. Калека несчастный, не заметил, как текла из носика чайника желтой струйкой бражка.
Федор сидел на лавке подле окна в праздничной белой, в черную клетку, рубахе. Рядом с ним по полу ползал Володя с такой же почти, как у деда, белой головой. Федор тихонько Володю уговаривал:
— Седанка придет, Володе тпруте принесет. Седанка придет…
Дедушка Митрий Григорьевич приковылял к окну, крикнул:
— Слышал, Федор, покойники погост огородили! Только с угора к речке что и осталось не огорожено.
— Что?
— Говорю, покойники подсобили, огородились. Ефим Синица, вот неугомонный.
— А-а… Синица? Хороший был дедушка, работящий. Мы с ним вместе еще служили.
— Ты, Федор, к нам заходи попраздновать. Зайдешь? — Митрий Григорьевич протянул своему дружку почти пустой чайник.
Федор выпил, что осталось. Поморщился от сладости и сказал:
— Ладно. Отнянькаюсь — зайду. У нас-то все пьяны лежат, — и Федор опять затянул свое: — Седанка прид-ет, Володе тпру-тьке принесе-е-ет… Седанка прид-ет, Володе тпру-тьке принесе-е-ет…
Подошла к окну черно-белая корова. Показала рогатую морду.
А праздник молодежи все не кончался и не кончался. На вторую уж неделю перевалило. В понедельник второй недели около магазина сидела прямо в грязи, сидела, обняв стальную проволоку перевоза, пьяная Таисья. Долгими глазами она смотрела на ту сторону реки, на деревню. Дедушка Митрий Григорьевич ушел куда-то допивать, и никого не было из мужиков, чтобы наладить перевоз.
— Озерчанё-о! Озерчанё-о! — закричала Таисья и запела. Запела, как позвала. — Озерчанё-о! Озерчанё-о, хорошие ребята, молоде-ежь! Перевезитя… Перевезитя на ту сторону реки-и-и-и…
Помолчала и опять запела: