Страница 32 из 50
Михаил Суков. Слово-то, оно круглое — ни зла, ни лиха, ни добра, ни правды — ничего не знает, а из мертвых всегда живо. Кто слово поймет — тот и жив, тому-то и Божеское.
Григорий Шевайтийский. Да, хорошо ЕМУ в тепле. Меня-то секут, а ОН в платье красном.
Семен Ребятников. И ЕМУ кара назначена, и ЕГО не минует.
Клава. Ну вас совсем! Вам-то только из земли да в землю, из земли да э-э! А я до Успения выжну, а Покров все покроет. Поднялась и пошла к пролому.
Нюра Шевайтийская. Погоди, Клава! Я с тобой. Нечего мне с ними узоры вышивать, им-то время не летит.
Она идет за Клавой. И на свету пролома видно, как солдат подходит к Клаве. Слышно, как Клава смеется.
Клава кричит: Немец, послушай нашу песенку. Поет, притоптывает.
Нюра Шевайтийская махнула рукой, пошла. Клава и солдат садятся на вырванное из стены бревно.
Семен Ребятников. Куда это, Михайло, по лавке потянулся?
Михаил Суков. Хочу радио толконуть. Чего молчит?
Иван Авдеенок. Евреи мне непонятны — чего они на землю спускались.
Федосей Авдеенок. Хозяин знает, кого в фатеру пускать.
Иван Авдеенок. Вот и Марк Кляус жалеет евреев.
Михаил Суков. У всякого сердце заберет, когда смерть под окошко постучится.
Стемнело. Снаружи слышится Клавкин смех.
Клава поет.
Семен Ребятников. Ишь, разбирает. К ночи раскуковалась.
Еремей Лысов. Должны объявлять, а молчат. Про нас-то забыли, что ли?
Федосей Авдеенок. Начальство умудрит. А им что? Скажут ворота отпирать, так добро. А нет — так до утра просидишь. Мы не гости — за скобу-то дергать.
Еремей Лысов кричит. Михайло Суков живой?
Михаил Суков. Живой, руки шевелятся. Чего тебе?
Еремей Лысов. Да так, вот это мальчишкой я свиней раз пасу… Это в огород убегли. А на мне рубаха, рукава долгие, бегу… весною еще. А свинья — в огород. Я пригнал. А мне поесть не дали. Вот оно как, Степаныч…
Семен Ребятников. Эх, что детишки мои делают? Одиннадцать душ-то! То ли скатерти расстилают, то ли щи хлебают? Не приду я к ним, не погляжу. Прям через гору так бы и полетел.
Федосей Авдеенок. Может, им и ничего, перемогаются.
Еремей Лысов. Михайло Суков, жив еще?
Михаил Суков. Чего?
Еремей Лысов. Я вот, Степаныч, с 12 лет работал. Пошел раз в гумно, натискал овсяной мякины. А вставал рано. Еще тогда Рождество не пришло. Ну я говорю: дядюшка! А он бородой качает: «Еще натискай, — говорит, — песцом постукай». Вот ленок сушат, в мялках мнут, так и меня всю жизнь мяли.
Иван Авдеенок. Братеня, чегой-то я забыл, когда у нас праздник?
Федосей Авдеенок. Три дня, как был, да с водою сплыл. Эх, буде еще разливанная красная вёснушка или нет? И не буде для нас красной вёснушки, братцы, не буде…
Еремей Лысов. Михайло Суков, ты жив?
Михаил Суков. Жив.
Еремей Лысов смеется.
Семен Ребятников. Чего тебя черти разбирают?
Еремей Лысов смеется. Я маленький, глупый был гусёк. Ну прям глупый был гусёк. Ой, гусёк. Мать говорит… Смеется.
Иван Авдеенок. Ну что тебя? Тоже смеется.
Еремей Лысов. Мать говорит… — смеется… — лен у нас вырос. Говорит: «Катька, пригонит пастух на полдни — ты гляди». Это она сестренке-то, а мне говорит: «Прополи лен, — говорит, — травой заросший». Пошел я. А лен большущий. Сел на середке. И рву — в кучу все кладу. Пришла мать: «Ах ты, дурак! — И носом меня в кучу — толк! толк! — Что сделал? Ну? И лен подергал. Всю поперечку вырвал, дурак». Смеется.
Семен Ребятников. Ишь ты, Еремей голос веселый подал, полез на взгорочек с разговорочком.
Еремей Лысов. Я в темноте люблю поговорить. А маленький-то я был, ох гусёк. Смеется.
В проломе появляется Девочка. Останавливается, не решается шагнуть.
Девочка. Папаня, мамка зовет.
Семен Ребятников. Григорий, жив?
Григорий Шевайтийский. Ну чего?
Девочка. Мамка спрашиват: ночевать придешь?
Григорий Шевайтийский. Скажи: пускай спать ложатся.
Девочка. Мамка спрашиват: не придешь ли, теленок у нас пал.
Григорий Шевайтийский. Скажи — пускай сами со скотиной разберутся. А нам тут от дела нельзя отставать. Иди, скажи.
Девочка уходит.
Иван Авдеенок. Темно.
Федосей Авдеенок. Солнце-то еще за дубовым воротам да за семи замкам, а замки-то еще не брякали.
Еремей Лысов. Ох, братцы, какой страх я распечатал — иду из города, лесом иду, аккурат около бочажка на дороге баба лежит с ребенком. Думаю заснула. А она впереди лежит, прям на дороге. Подошел — баба убита, а ребенок по ней ползает, сосет. Ну, думаю, — конец мне — лес, дерева так полосами кружат, закрыл рукам голову, бегу, думаю — сейчас, сейчас пулей по спине стукнет — и готово. Слышу — вроде мягче — это я на луг выбег. Ну, теперь до другого разу.
Семен Ребятников. А чего тебя в город понесло?
Еремей Лысов. Хотел пилу продольну купить. А не достал.
Семен Ребятников. Ты на Петра ходил?
Еремей Лысов. На Петра.
Замолчали…
Михаил Суков. Я вот чего… Эй, вы живы?! А вот чего… Марк-то Кляус про огонь говорил. А ведь верно: огонь-то чище воды, вода-то со ржвой.
Семен Ребятников. Повытают снежочки с чиста поля, потечет вода — и лужком, и всяко. А у меня-то одиннадцать душ детей.
Федосей Авдеенок. Повынесет ледочек из синя моря. Тепло-то как буде… А об нас — ни гу-гу, все травкой закроет, эх, ну ладно.
Семен Ребятников. Так бы ничего. И раньше-то ведь тоже ведь как. Да одна беда — холодна вода. Ведь какой год все по воде, да черными грязями о-о!
Федосей Авдеенок. Повалимся — ничего. И с малой-то кочки, да все не к пустой земле, а к бархатной…
Иван Авдеенок. Ветерком потянуло.
Михаил Суков. Ну, вздохни. Вздохни разок.
Семен Ребятников. Луна скоро засветит.
Еремей Лысов смеется. Братцы, раньше народ-то гусёк был — ох, гусёк! Деревянным сохом землю пахали. Пройдут сколько-то там, перегонят на другой шнур — и опять. Ну темный народ-то. Ох, гусёк! Смеется.
Заиграла музыка — флейта, скрипка. Потом загремели отдаленные выстрелы. Все смолкло.
Клава вбегает. Евреев убили. А девчушку живую задерновали. Они ее дернуют, а девчушка кричит: «Не надо, дяденьки. Я вам станцую…» Они смеются, не спешат, земельку кидают. Спрашивают: «Кушать хочешь, девочка? Ессен?..» Меня всю вывернуло, как глядела. Ой, не могу, не могу. Убегает.
Федосей Авдеенок. Иисус говорил: все воскреснут. Вся жизнь человеков слезами поливана.
Еремей Лысов. Хорошо играли, душевно. Дали бы им до утра дожить, хоть еще чуток.
Семен Ребятников. Кто разбойник — он и есть разбойник. И с вечера и по белой заре.
Иван Авдеенок. А что, братцы, трудно ли человека убить?
Михаил Суков. А ты убей.
Иван Авдеенок. Коль правда, Марк Кляус грехи наши на себя взял, я бы убил.